Обман Инкорпорэйтед - Филип Киндред Дик

В мешке лежали его бумажник, обручальное кольцо, восемьдесят центов серебром, два бумажных доллара, зажигалка, наручные часы, шариковая ручка, экземпляр «Нью-Йоркера» и ключи. Пристально рассматривая каждый предмет, Хедли раскладывал их один за другим по местам… кроме журнала, который выбросил в корзину, стоявшую рядом со столом. Два доллара. Остальные деньги он потратил, потерял, или, возможно, их украли. В общем и целом пропало тридцать четыре доллара. Только сейчас он заметил глубокий порез на тыльной стороне ладони: кто-то залепил его пластырем. Пока Хедли рассматривал рану, сержант подался вперед, ткнул пальцем и спросил:

– Что там у тебя в кармане пальто?

Хедли нащупал и достал большой комок глянцевой бумаги, который он затем развернул и расправил. Это оказалась цветная репродукция картины Пикассо «Семья акробатов с обезьяной». Один край неровный и рваный: видимо, Хедли выдрал страницу из библиотечной книги. Он смутно припомнил, как бродил по публичной библиотеке незадолго до закрытия и как одна за другой гасли лампы.

Потом – долгие блуждания в вечерней темноте. Затем бар. Еще один бар. Наконец, спор. А вслед за ним – драка.

– Из-за чего подрались? – спросил сержант.

– Из-за Джо Маккарти[50], – промямлил Хедли.

– С какой стати?

– Кто-то назвал его великим человеком.

Дрожащими руками Хедли пригладил свои короткие русые волосы. Жаль, что нет сигарет. Жаль, что он не дома, где можно помыться, побриться и попросить у Эллен чашку дымящегося черного кофе.

– Ты что, красный? – спросил сержант.

– Конечно, – ответил Хедли, – я голосовал за Генри Уоллеса[51].

– На красного ты не похож, – сержант присмотрелся к ссутулившемуся молодому человеку. Даже в помятой и грязной одежде Хедли отличался весьма характерной внешностью. Русые волосы, голубые глаза, умное, слегка отечное лицо. Он был стройным, почти худым и двигался с чуть ли не женственной грацией. – Ты больше похож на голубого, – констатировал сержант. – Ты из этих сан-францисских педиков?

– Я интеллектуал, – глухо сказал Хедли. – Мыслитель. Мечтатель. Можно мне теперь пойти домой?

– Конечно, – ответил сержант. – Все вещи на месте?

Хедли вернул пустой мешок:

– До единой.

– Тогда распишись-ка.

Хедли поставил подпись, минуту подождал с железным терпением и наконец сообразил, что сержант с ним закончил. Хедли развернулся и насилу поплелся к лестнице полицейского участка. Минуту спустя он уже стоял на сером тротуаре, моргал и чесал голову.

Поймал такси за два доллара. Его жилой дом находился в двух шагах, машин на улице почти не было. Хмурое, холодное белое небо. Мимо прошли несколько человек, выдыхая облачка пара. Хедли сгорбился, сцепил руки и задумался.

Эллен поднимет хай – как всегда, когда случается что-нибудь подобное. Затем снова наступит мучительная тишина, которая усиливалась весь последний месяц, пока не стала просто невыносимой. Он не знал, стоит ли выдумывать фантастическую историю. Наверное, не стоило.

– Сигареты нет? – спросил он шофера.

– Курение вызывает рак легких, – ответил тот, уставившись на пустынную улицу.

– То есть «нет»?

– Я же сказал: нет.

Трудно будет объяснить, куда пропали деньги. Это самое неприятное. Он даже не помнил, что это был за бар: возможно даже, несколько баров. В память лишь крепко врезались двое громил в черных куртках – водители грузовиков, маккартисты. Холодный воздух на улице, когда они все втроем вывалили из бара и сцепились. Резкий ветер, удар кулаком в живот и по лицу. Темно-серый, жесткий и холодный тротуар. Потом полицейская машина, и тяжелая поездка в тюрьму.

– Приехали, мистер, – сказал таксист, остановившись. Профессиональным движением он сорвал квитанцию со счетчика и вылез из машины.

Все спали. Кругом царила мертвая тишина, Хедли отпер дверь дома, поднялся по застеленной ковром лестнице и пересек вестибюль. Ни звуков радио, ни шума смываемой воды в туалетах. Только без десяти шесть. Он добрался до своей квартиры и попробовал ручку. Не заперто. Собравшись с мыслями, распахнул дверь и вошел.

В гостиной, как всегда, было темно и неубрано, попахивало сигаретами и перезрелыми грушами: Эллен давно перестала лезть из кожи вон. Шторы оказались задернуты, и, почти ничего не видя, Хедли на ходу стащил с себя пальто и расстегнул рубашку. Дверь спальни была широко распахнута, он остановился и заглянул туда.

Жена спала в большой смятой постели. Эллен лежала на боку, взъерошенные каштановые волосы разметались по подушке и оголенным плечам, по простыне и синей ночнушке. Услышав негромкое, затрудненное дыхание, Хедли успокоился, развернулся и деревянной походкой направился в кухню.

Пока он ставил воду на огонь, раздался звонкий, пронзительный голос:

– Стюарт!

Ругнувшись, Хедли вернулся в спальню. Эллен уже выпрямилась в кровати, ее большие карие глаза расширились от страха.

– Доброе утро, – мрачно поздоровался он. – Прости, что разбудил.

Она смотрела на него упор, ноздри дрожали, лицо исказилось. Хедли стало не по себе: время шло, а она все молчала.

– Что стряслось? – спросил он.

Эллен с воплем выскочила из постели и, расставив руки, засеменила к нему. По ее щекам текли горючие слезы, и Хедли в смущении отступил. Однако она обрушилась на него всем своим необъятным, раздувшимся телом и яростно вцепилась руками.

– Стюарт, – завопила она, – где ты был?

– Все хорошо – промямлил он.

– Который час? – она отпустила его и принялась искать глазами часы. – Уже утро, что ли? Где ты ночевал? Ты же весь… порезался!

– Со мной все хорошо, – раздраженно повторил он. – Возвращайся в постель.

– Где ты ночевал?

Он загадочно ухмыльнулся:

– В кустах.

– Что случилось? Вчера вечером ты поехал в центр выпить пива… и собирался в библиотеку. Но домой так и не пришел… Ты подрался, да?

– Да, с дикарями.

– В баре?

– В Африке.

– И попал в тюрьму?

– Они это так называют, – признался он. – Но я никогда им не верил.