Гражданская война в Испании 1936-1939 - Бивор Энтони

Франко не был уверен, как реагировать на пересмотренный британский план вывода иностранных сил из Испании, принятый Комитетом в Лондоне 5 июля. В ответ на его просьбу о совете союзники порекомендовали одобрить план в принципе, но тянуть с его осуществлением. 26 июля правительство Негрина приняло предложения о выводе иностранных войск, хотя его сильно беспокоила перспектива предоставления националистам статуса воюющей стороны. Оно означало возможность обыска даже судов под британским флагом, что значительно усилило бы блокаду.

16 августа Франко дал ответ британскому представителю Роберту Ходжсону. Он потребовал представления ему прав воюющей стороны до того, как будет достигнуто согласие по предложенной британцами минимальной численности вывода войск – 10 тысяч человек с каждой стороны. Его, видимо, поощряло давление британцев на французов с целью закрытия границы для предназначенных республиканцам вооружений.

На этом фоне Негрин выступил 21 сентября с речью в Лиге Наций, в которой объявил о безусловном выводе Интернациональных бригад. Этот неожиданный жест не произвел и малой доли рассчитанного драматического эффекта и не вызвал ожидаемого прилива сочувствия республике. Тревога из-за чехословацкого кризиса, достигшая в те дни предела, превращала вопрос Испании во второстепенный, и дипломаты в Женеве предпочитали просто забыть – как о смущающем напоминании о «больной точке» международных отношений.

Чиано был озадачен ходом Негрина. «Зачем они это делают? – задавался он вопросом в дневнике. – Чувствуют себя такими уж сильными? Или это чисто словесная демонстрация? В том, что касается нас, это, полагаю, несколько лишает нашу частичную эвакуацию ее значимости. Преимущество в том, что инициатива принадлежит не нам – иначе мы, итальянцы, не избежали бы критики за истощение, предательство дела Франко и т. д.»[911].

Одновременно Муссолини, несмотря на то что его порой крайне злил «безоблачный оптимизм» Франко и его «вялость в ведении войны», предлагал каудильо новые дивизии – на тот момент в Испании уже находилось 40 тысяч итальянских военных. В конце концов было договорено, что лучшие войска останутся и будут сведены в одну усиленную дивизию, а остальные будут выведены. Вместо отзываемых войск Муссолини предлагал дополнительную авиацию и артиллерию – то, что и было нужно Франко. После этого итальянское правительство получало возможность указывать на вывод своей пехоты и настаивать на вступлении в силу англо-итальянского пакта.

Чемберлен попросил короткой отсрочки, чтобы все не выглядело в палате общин, как выразился Чиано, так, «будто дату назначил Муссолини». Это было необходимо ввиду продолжения итальянских атак на суда под британским флагом. Первые сошедшие на берег в Неаполе итальянские войска встречали 20 октября с оркестром. Лорд Перт просил, чтобы событие позволили засвидетельствовать его военному атташе, в связи с чем Чиано заметил: «Принципиальных возражений с нашей стороны нет – пока это нужно Чемберлену для дебатов в парламенте»[912].

У Чиано были все основания для снисходительной позиции в дни Мюнхена. Перспектива войны в Европе (пугавшая и Муссолини, и Чиано, при всех их помпезных утверждениях) отдалилась: Муссолини заявил, что «взятие Праги – это уже почти взятие Барселоны». Это еще одно свидетельство того, что Британия принесла в жертву Испанскую республику в своем отчаянном, но все равно ошибочном желании избежать войны, как потом она пожертвовала и чехами.

Советская политика в отношении республики поменялась от осторожной поддержки до активного отречения. Предательство Чехословакии окончательно убедило Сталина, что он не может рассчитывать на Великобританию и Францию как на своих союзников против Гитлера и потому должен прикрыть свою слабость союзом с Германией. Но полностью связывать участь республики с событиями в Чехословакии было бы ошибкой: окончательная гибель надежды республики на выживание началась с боев на Эбро, минимум за месяц до Мюнхенского соглашения.

При всем том Чемберлен посчитал Мюнхенское соглашение дипломатическим триумфом – он был так доволен содеянным, что перед отъездом Чиано из Мюнхена предложил провести «четырехстороннюю конференцию для решения испанской проблемы»[913]. Очевидно, он полагал, что испанских республиканцев можно вразумить, как чехов, и убедить принести себя в жертву во имя того, что он считал европейской стабильностью.

Конец 1930-х годов был временем особенной склонности государственных мужей раздувать свое дипломатическое самомнение. Дипломатический успех в условиях напряженности манит блестящей перспективой политической «звездности». Как сказал Энтони Иден о Чемберлене, «премьер-министр должен быть готов к лести такого рода: она очень привлекательна, ей трудно воспротивиться». Это было верно также и в отношении Негрина, который – возможно, в силу своих неоспоримых и многогранных способностей – сильно переоценивал возможность успеха как следствия своей личной репутации и силы убеждения. Иначе трудно понять, как он мог положиться на столь неоправданный риск, как наступление на Эбро, как на основание для своих дипломатических шагов.

Собственно, заявление Негрина в Лиге Наций 21 сентября не стало для республики такой уж жертвой, так как количество иностранцев в Народной армии и так уже сильно сократилось. «Международная военная комиссия по наблюдению за выводом бойцов-неиспанцев из правительственной Испании» отмечала: «Можно говорить о том, что решение правительства Негрина вывести и отослать добровольцев разных наций под наблюдением Лиги Наций было принято в силу необходимости»[914]. Это был хитрый пропагандистский ход, потому что как республика, так и националисты сильно преувеличивали роль иностранцев в войне. В сентябре 1938 года в Интернациональных бригадах оставалось только 7102 человека, выбывших иностранцев заменили испанцы.

Рассказы о коммунистической охоте за еретиками и об обращении с добровольцами, пожелавшими уехать, ходившие во второй половине 1937 года, так сильно повлияли на их вербовку, что тоненький ручеек новичков никак не мог восполнить потери, понесенные при Теруэле и в Арагоне. По данным советской военной статистики, смертность среди неиспанцев в Интербригадах была к концу Арагонской кампании чуть менее 15 процентов. Общий уровень потерь принято считать равным 40 процентам. Международная военная комиссия, наблюдавшая за их выводом, удивлялась впоследствии немолодому возрасту многих иностранных добровольцев. Шведский полковник Риббинг обращал особенное внимание на своих соотечественников. «Относительно шведов, которых я проверял в Сант-Кирсе-де-Бесуаре, я записал: «Удивительно велико количество 40-летних и лиц старше 40 лет»[915].

На фронте Эбро план Негрина по выводу иностранцев не был доведен до сведения американцев, канадцев и британцев XV Интербригады, потому что она готовилась назавтра атаковать «точку 401», и известие могло бы повлиять на их боевой дух. В последнюю неделю сентября выживших отвели с фронта в Барселону для официального прощания, хотя более чем половина из них получила испанское гражданство и была переведена в Народную армию. Обычно это были те, кого на родине поджидала тайная полиция: немцы, итальянцы, венгры, граждане других стран Европы и Латинской Америки с диктаторскими режимами[916].