Карл, герцог - Александр Зорич

– Выходит, ты его совсем не навещаешь?

Никколо зажмурился, отвалился на заднюю седельную луку и заразительно расхохотался. Карл давно заметил, что так легко переходить от олимпийского спокойствия к шипучему, газированному веселью умеют только жители солнечных, апельсиновых краев.

– А с чего бы мне его навещать? Он что, по-твоему, в тюрьме? – спросил наконец Никколо, в чьём неровном дыхании ещё пузырились смешинки.

Карл, понятное дело, не ответил, да ответ и не требовался. Они были уже за воротами. Пристыженный Карл мечтал сменить тему, но в голове вертелись только клише вроде «как семья?», тем более неуместные, что семьей Никколо не обзавелся.

– Это хорошо, что ты вспомнил Франческо, – сказал Никколо и натянул поводья. Его воспитанный конь стал как вкопанный.

Карл не понял, что в этом хорошего, но перебивать не стал.

– Это облегчает мою задачу, – пояснил Никколо. – Помнишь, я обещал тебе четвертую причину своего душевного предлежания к тому, чтобы загнать тебе артиллерию?

– Помню. Ты обещал подать её на десерт.

– Вот, стало быть, десерт. Если ты помнишь Франческо, значит ты помнишь тот пожар в бане, тех милых девушек…

«Как же, как же!» Когда они возвратились из-под Нейса, возле собора Карлу бросился в глаза добротный свадебный кортеж. Если про некоторых говорят «баба ягодка опять», то о Лютеции верно было сказать «баба ягодка всегда». Невестой была как раз одна из «тех милых девушек», а женихом – господин Тудандаль, дважды вдовец.

– Помню, – заверил Карл.

– Чтобы развеселить их, я показывал им шкатулку с механической танцовщицей. А когда начался пожар, я, как и все, был охвачен паническим страхом и о ней просто забыл. А Франческо видел, как ты, весь в огне, схватил диковину и дал с ней деру. Наутро мы с братом посовещались и решили, что шкатулка будет платой за чудесное наше спасение. И она осталась у тебя.

– Осталась, – виновато согласился Карл, который тогда воспринял эту экспроприацию как безгрешное обобществление надличных культурных ценностей. В оправдание себя четырнадцатилетнего, теперь он мог сказать лишь, что понятие «чужое» тогда мало что для него значило, поскольку в Дижоне всё было «его» или «почти его», то есть батюшки Филиппа.

– Она была твоей по праву и мы исключили её из семейного реликвария. Но вот теперь Франческо – не знаю что на него нашло – просит, умоляет меня купить у тебя мавританскую танцовщицу за любые деньги и отправить её с нарочным в Монте-Кассино. Даже не знаю, зачем она ему.

«Тоскует по женскому обществу», – сказал бы Луи, но Карл не сказал.

– Да я тебе её так отдам! – Карлу было жаль расставаться с этой вещицей, но иначе было бы совсем по-купечески.

– Нет, так мне не надо. Тогда, в бане, ты в некотором роде спас нас от пожара, ведь я же не дурак, я понимаю, что архистратиг Михаил не стал бы так стараться ради меня, Франческо и Бартоломео. Он спасал от огня тебя. Таким образом, твоё присутствие спасло нас и танцовщица стала по праву твоей. Теперь я спасу тебя от Людовика и танцовщица опять станет нашей. Идет?

– Идет, – улыбнулся Карл. Ещё одна неприятная тема закрыта.

– Тогда жди меня к следующему полнолунию, – шпоры вонзились в конский бок, но конный торнадо не состоялся. Никколо передумал. Он резко натянул поводья – конь поднялся на дыбы, затем рухнул на четыре копыта и остановился.

– Знаешь, кстати, как зовут мавританскую танцовщицу?

– Нет, откуда?

– Её зовут Исидора, – сообщил Никколо и уехал.

– Хотите, Камилла, я буду учить Вас шлепать карты? Вам станет веселей, потом станете снова ходить, а потом совсем станете здоровой! – Маргарита расцвела в настоящей улыбке.

Она, конечно, хотела сказать «шлепать картами», но дела это не меняло – Маргарите было жаль всех, особенно тех, кто болеет, особенно таких красивых бледных брюнеток как Камилла.

– Вы настолько любезны, что мне даже стыдно, – К *** с чувством высморкалась и спрятала глаза в разбухшую салфетку.

Говорят, волки, когда попадают в капкан, отгрызают оплошавшую лапу. К *** , если бы знала как, отгрызла бы себе сломанную ногу, лишь бы сбежать и не видеть больше у своей постели рассеянной Маргариты, этой трогательной Золушки великого французского наречия, законной жены Карла и совершенно о блядстве Карла не подозревающей подруги всех единорогов в округе, герцогини-сиделки, преображенного образа земной женщины. Сломанная нога, впридачу к ней простуда, а у изголовья – жена твоего любовника. Запустив руку под одеяло, К *** ущипнула себя за бок, чтобы не разрыдаться, но всхлип получился очень не простудным.

– Тебе пльохо?

– Умгу, – прогундосила Камилла.

– Ну ничего, скоро муж вернется и всё будет хорошо.

Речь идет о муже Камиллы, а не о Карле. Маргарита говорит о монсеньоре д’Эмбекуре. Конечно, о нем, но звучит, милостивые государи, как это звучит! Камилла скомкала в шар засморканную салфетку с вензелем "К", отвернулась к стене и классически заревела с присвистами и подвываниями, вся сотрясаясь, словно внутри у неё был двигатель внутреннего сгорания, куда вместо бензина влили полведра кровавой Мэри.

– Не плачь, не надо! Они наголову побьют Людовика, а потом вернутся вместе с подарками, – заверила Маргарита, придвинулась ближе и положила руку на запястье К *** , которое было таким горячим, что в ладонях, должно быть, неплохо заварился бы чай. Всё понятно, у бедняжки жар, у бедняжки минутная слабость.

– Не буду. Давайте лучше играть в карты, – К *** очень скоро взяла себя в руки и даже изобразила нечто вроде просветленного взора.

– Вот так лучше, – обрадовалась Маргарита и, облегченно вздохнув, потянулась за колодой. Она верила в чудотворный терапевтический эффект верховой езды, аутотренинга и Таро больше, чем в любые душеспасительные разговоры, которые в их положении знатных солдаток были, как в обход внутренней цензуры мысленно именовала их Маргарита, форменным французским жопорванством.

– Будем учиться в откидного дурака!

Это было не так скучно, как Александр себе представлял.

Через неделю выяснилось, что в наемном братстве стреловержцев он отнюдь не самый младший и что есть молокососы позеленей. Ратные умения Александра оказались не такими ошеломляющими, как Кое-у-Кого, но для необстрелянного новичка были вполне значительными.

Через две недели он уже знал всех своих коллег по именам и прозвищам, а через три – был отмечен лейтенантом и приставлен к новобранцам. Эти новобранцы, набиваясь в элитные войска, заливали вербовщикам, будто бы играючи управляются с луком, а теперь очертя голову пытались подкреплять свои враки делом (полученный аванс был уже пропит подчистую, а на виселицу никто не торопился).