Ответ знает только ветер - Йоханнес Марио Зиммель

Гастон Тильман посмотрел на него. И смотрел так долго, что Руссель в конце концов не выдержал и отвернулся.

Меня подбросили в отель на патрульной машине полиции. Там я составил шифрограмму Бранденбургу, в которой сообщил о последних событиях и попросил дать мне дальнейшие указания. Только я сдал ее на телефонную станцию отеля, как меня позвали к телефону. Я вошел в кабинку и снял трубку.

— У аппарата Роберт Лукас.

— Мы знакомы, мсье. Я хотела вам что-то продать — в баре вашего отеля, помните? — сказал в трубке женский голос, дрожавший так, что трудно было расслышать слова.

Николь Монье! Ни за что бы не узнал ее по голосу.

— Красная роза, — сказал я.

— Да. — Она заплакала. — Вы знаете, что случилось?

— Мне очень жаль.

Рыдания усилились.

— Значит, все зря? Его нет, я одна, и все зря? Нет, нет и еще раз нет! Вы все еще хотите это купить, мсье?

— Конечно.

— Тогда вам придется прийти ко мне. И как можно скорее. Потому что я не могу больше оставаться там, где я сейчас. Мне нужно уехать, далеко-далеко. Но до этого вы еще получите то, что хотите. У меня это есть. Все, что вам нужно.

— А где вы?

— Во Фрежюсе. Возьмите такси и приезжайте. Но только вы один! Предупреждаю! Если привезете кого-нибудь из полиции или кто-то притащится у вас на хвосте, меня не будет! Я с вами играю честно. Значит, и вы должны честно играть.

— Я приеду один.

— И никому не скажете, куда поехали!

— Никому. Так куда надо ехать?

— Бульвар Сальварелли, 121. К Жюлю Лери. Но не подъезжайте к самому дому. Скажите таксисту, чтобы он высадил вас у платформы. Вы знаете этот район?

— Нет.

— Значит, придется спрашивать. Это недалеко. Если вы не выйдете из такси у платформы, меня не будет, когда вы подойдете к дому. Предупреждаю!

— Это вы уже один раз сказали.

— Я говорю с вами на полном серьезе.

— Я сделаю все, как вы сказали.

— И привезите с собой деньги.

— Сколько?

— Сто тысяч. Мы собирались получить намного больше, миллион, но я не могу больше здесь быть, мне нужно уехать, так что хватит и ста тысяч… Мне теперь все безразлично, теперь, когда Алана нет… Не нужен мне этот миллион.

У меня еще оставались старые дорожные чеки от Густава Бранденбурга на 30 000 марок, и перед моим последним отъездом из Франкфурта он дал мне этих чеков еще на 50 000 марок. Так что вроде должно хватить.

— У меня есть дорожные чеки, — сказал я.

— Нет уж, — ответила Николь Монье, вмиг перестав плакать. — Никаких чеков. Я же сказала вам, что хочу уехать. На чеки вы можете объявить арест или же сами чеки окажутся непокрытыми. Хочу только наличными. Обменяйте чеки на деньги. Сделайте, как я сказала, иначе вообще не стоит приезжать.

— В банках сейчас обеденный перерыв. Я смогу обменять чеки не раньше двух. Так что буду у вас во второй половине дня. Наберитесь терпения.

— А я и набралась. Но за каждым вашим шагом с этой минуты будут следить. Вы понимаете, что это значит, мсье? Не хочу, чтобы и меня, как Алана… — Голос умолк.

— Понимаю, — сказал я и повесил трубку.

Немного подумав, я все же позвонил Анжеле. Она как раз работала.

— Во второй половине дня мне придется ненадолго уехать. Жди меня к вечеру.

— Когда?

— Этого я пока точно не знаю.

— Что-то очень важное, да?

— Думаю, да.

— Будь осторожен, Роберт, прошу тебя, будь осторожен!

— Постараюсь. До вечера! — сказал я и повесил трубку.

Перед обедом я вышел на террасу, сел за «наш» столик в тени большой маркизы, потягивал джин-тоник маленькими глотками и думал о том, что вот сегодня, через несколько часов, я узнаю наконец правду о смерти Хельмана, почему-то я был в этом уверен. Сегодня — и правда о его смерти и конец моей работе здесь. А потом в течение еще шести месяцев моя левая нога будет при мне. Чего только не случится за эти шесть месяцев, подумалось мне. В Каннах о нас с Анжелой уже распустили слухи. Бианка Фабиани не побрезгует ничем, чтобы только вывалять в грязи нашу любовь, и еще я подумал, что мне будет что рассказать Анжеле, когда я вернусь к ней вечером.

Джин-тоник был очень холодный, — я специально попросил положить в бокал побольше льда.

Фрежюс расположен в тридцати с лишним километрах от Канн. Мой таксист ехал по автостраде Эстерель — Лазурный Берег, причем ехал очень быстро. Из Канн мы попали сначала в Манделье и в долину Аржентьер, потом пересекли межгорную долину, разделявшую Таннерон и Эстерель, и понеслись по берегу огромного водохранилища.

Шофер, полуобернувшись ко мне, сказал:

— Мальпассе. Это вы помните?

— Что?

— 1959 год, — сказал он. — Второе декабря. Наверху прорвало плотину. Погибло больше четырех сотен.

— Да, теперь вспоминаю, — сказал я. — Но тогда речь шла о запруде под Фрежюсом.

— А мы уже почти приехали.

Шофер попался на редкость неразговорчивый.

Мы приехали в долину реки Рейрон, оттуда автострада пролегала по пустынной, безлюдной горной местности. Красные скалы буквально пылали на солнце. За несколько километров до Фрежюса автострада кончилась, дальше мы ехали по широкой полевой дороге. Город расположен в двадцати километрах выше по течению Рейрона и в полутора километрах от моря. Я увидел готический собор и очень красивые старинные дворцы.

Таксист очень спешил. Вдруг рядом с дорогой оказались какие-то руины, по-видимому, оставшиеся еще от римлян — амфитеатр, огромный акведук не меньше двадцати метров в высоту, перекрывавший долину. Переваливаясь по бездорожью, такси подъехало к полуразвалившейся каменной стене. Тут шофер затормозил.

— Вот она, ваша платформа, мсье.

Я вышел из машины и расплатился. Обратно в Канны я решил поехать на другом такси. А он, видимо, надеялся, что я попрошу его подождать и поеду с ним, поэтому отъехал злой, как черт. Я стоял на совершенно безлюдной площадке перед разрушенной стеной и ждал, не появится ли еще какая-нибудь машина. Но ни один звук не нарушил тишины. Город дремал в послеполуденном пекле. Я пошел наугад к той дороге, по которой мы сюда приехали, и прочел, что это была Каннская дорога. Здесь в тени одного из домов прямо на земле сидел одноногий инвалид и играл на скрипке. Перед ним лежала шапка. Я бросил в нее несколько монеток и спросил инвалида, как пройти на бульвар Сальварелли. Он объяснил, не прерывая игры. Я прошел немного по Каннской дороге в сторону города, потом свернул налево по бульвару Поля Верне. Отсюда открывался прекрасный вид на Сен-Рафаэль и Эстерель.