Приглашение в зенит - Георгий Гуревич

Дождавшись полуночи, решил я наконец пройти через Босфор. Мельком видел огни Стамбула и Ускюдара, только когда легкие проветривал. Видел пляску неоновых огней на обоих берегах, и больше рассказать нечего. Как турист горюю… Но тогда думал только об одном: как бы скорее уйти в глубину. Хорошо, что Босфор — достаточно глубокая трещина, более ста метров местами. Глубина меня и спасла. Поверху не прошел бы — обязательно наткнулся бы на какую‑нибудь барку.

Фонтан! Вдох, вдох, вдох! Накачался кислородом — и вниз. Плы–ву–у! Слушаю эхо–свисты. Плыву–у! Но вот грудь сдавило, подергивается дыхало, пора вдохнуть. Осторожно. Свист справа, свист слева… А вот тут, кажется, прогалинка. Фонтан! Выдох, вдох, вдох, вдох. Справа огни и слева огни. Когда же кончится этот проклятый пролив?

Наконец огни разошлись шире, еще шире и еще, к самому горизонту. Заворчал прибой, соленый ветер пахнул навстречу. Море ночное, черное–черное. Родное Черное!

С облегчением прибавил ходу… и врезался в сеть. Всю морду всадил, замотал, так что и не перекусишь никак. Руками выпутал я непутевую дельфинью голову.

Но это было уже последнее приключение.

Путь мой лежал на северо–восток. Выпрыгивая время от времени, я ловил левым глазом ковш Большой Медведицы, мысленно продолжал переднюю стенку до Полярной звезды. Держать курс было легко, потому что дул норд–ост, волны катили с северо–востока и указывали мне направление. По звездам я только проверял, не сменился ли ветер.

Плыл я, как дельфины не плавают никогда: полным ходом, час за часом, не снижая темпа. Дремал на ходу, работая хвостом автоматически. Знал, что в родном море нет опасных акул, нет ни косаток, ни спрутов. А судам просторно — не так уж часто они встречаются. Чересчур редким невезением было бы наткнуться на судно.

И пересек я Черное море наискось за одну ночь. А утром, часов около десяти, по солнцу судя, увидел голубую стенку на горизонте и на ней трехзубую корону. Я узнал Ай–Петри и заплакал от умиления. Дельфины могут плакать — слезы есть у них.

Постепенно весь крымский берег развернулся передо мной: странная земля, поставленная дыбом, не похожая на горы, скорее на торец суши. Словно бы некий великан прошел по материку, устланному свежим паркетом, и продавил настил; крайняя паркетина поднялась косо, так и застыла.

Белые коробочки санаториев видел*?! левым глазом. И стройные свечки кипарисов, и шерстистую Медведь–гору, вечно пьющую море, не могущую выпить до дна. И нарядные строения “Артека”, и скалы–близнецы Адолары, и желтые откосы Восточного Крыма, безлюдного от сухости. Сюда только автотуристы приезжают загорать, привозя воду в канистрах.

И крутой холм Генуэзской крепости, ощерившийся разобранными стопами, словно выщербленными зубами, — древний Сурож. Все такое милое, такое родное… А вот и розоватый квадратик среди серых скал: дом, где начались все мои приключения, — единственное место на свете, куда я могу явиться в дельфиньем облике и буду встречен без удивления. Здесь ли мои друзья–соратники: все умеющий Гелий и все понимающий Борис; Гелий, наделенный четырехкратной энергией и трудоспособностью, и Борис, которому досталась четверть средней энергии среднего человека, но зато четыре порции свободного времени для размышлений.

Хорошо бы застать их. Повезет или нет? Конец сентября как‑никак, уже не сезон в Восточном Крыму.

Если не застану, еще месяц отсрочки. Придется разыскивать подходящий грот, мучиться там в одиночестве с обратным метаморфозом.

Нет, вижу дым над мастерской. Значит, Гелий тут, что‑то кует или приваривает. А под бесплодными оливками раскладушка, и на ней тело, с лицом, прикрытым газетой от солнца. И Борис тут, обдумывает мировые проблемы на раскладушке!..

Так вот же тебе, соня!

Фонтаном окатываю его.

Даже не пошевелился.

Нарочно набираю воду в рот. Еще раз фонтан.

— Гель, дождь, кажется…

Охая, спустил одну ногу. Газета сползла на песок.

— Гель, смотри‑ка, дельфин! Прямо на берег лезет. Не иначе, хочет вступить в контакт.

И тогда рукой, рукой, которая уже спасала меня не раз, я черчу на песке:

“Я — Юра”.

Все‑таки самое приятное в путешествии — это возвращение домой.

Я стал самим собой через три недели, но еще полгода мне снились дельфиньи сны. Будто бы я куда‑то стремлюсь во тьме и тьма наполнена свистами: низкими, высокими, пискливыми, пронзительными, плачущими, прерывистыми, протяжными. Свистящий мир снится мне. И вот выделяется в нем нарастающая, оглушительная сирена, нечто громадное и страшное. Сирена все громче, рвет уши. Я понимаю, что оно надвигается неудержимо, догоняет именно меня, хочет проглотить. От ужаса я немею, хвост у меня становится как ватный. Я скован, я теряю скорость… и вот уже острая боль впивается в спину. Я просыпаюсь дрожа и, еще не открыв глаза, потными руками нащупываю ворсистое одеяло… Так это был сон? Сон всего лишь. На самом деле я человек… Ох, хорошо быть человеком!

Набегают волны синие… зеленые… нет, синие.

Набегают слезы горькие… никак их не утру.

Ласково цветет глициния, она нежнее инея.

А где‑то есть страна Дельфиния

И город Кен–гу–ру…

Новелла Матвеева

Пока об этой истории знают трое, но мы условились не торопиться с публикацией. Нам самим не очень ясно, что получится из нашего необычного опыта. Но так как опыт опасный, лучше сказать не совсем безопасный, я пишу отчет… на всякий случай. Пусть полежит в столе. А если что случится, материалы не пропадут.

А пока об этой истории знают трое: ББ, Гелий и я. О Борисе Борисовиче, нашем ББ, будет отдельный разговор. Пожалуй, он сыграл главную роль, если можно употребить такие слова “сыграл роль” о герое, который рассуждает, лежа на кушетке. Пожалуй, ни в одну пьесу не примут героя с такой ролью. Гелий — человек, который успевает все, успевает в десять раз больше, чем обычные люди. Его коэффициент полезного действия — около тысячи, в таком роде. Его все увлекает, и он берется за все (может быть, это не очень хорошая рекомендация). Гелий берется за все с другого конца, пробует то, что люди не пробовали. Он не устает повторять знаменитые слова Эйнштейна: “Кто делает открытия? Дурак. Умные знают, что ничего не выйдет; приходит дурак, которому это неведомо, он‑то и делает открытие”. Мечта и цель Гелия: быть эйнштейновским дураком.

Что касается меня — представлюсь: Кудеяров Юрий, возраст — 31, рост средний, внешность обыкновенная, невыразительная, светловолосый, близорукий, ношу очки (впрочем, о внешности разговора будет достаточно). Образование высшее, по специальности — цетолог. Цетолог, а не цитолог. Все путают: цитология — наука о клетках, а цетология — о китах. Я китовед. Китовед, а не китаевед. Впрочем, извилисты пути науки, о китаеведении тоже будет разговор.