Первичный крик - Артур Янов

Пока страдающий перееданием больной может цепляться за пищу или диету, он может отворачиваться от действительно поразившей его патологии. Вот почему любой фрагментарный подход к проблеме лечения ожирения не может привести к успеху. Те, кто пытается решить эту проблему с помощью диеты, таблеток и уколов, имеют дел о только с телесной стороной страдания. Специалисты, рассматривающие ожирение, как чисто психологическую проблему, тоже ошибаются, впадая в противоположную крайность.

В долгосрочной перспективе к устойчивому успеху в лечении ожирения не может привести ни один подход, кроме психофизиологического. Действительно, один мой коллега, сотрудничающий с группой диетологов, говорил мне, что процент больных, возвращающихся после лечения к старым пищевым привычкам, приблизительно равен проценту рецидивов среди больных, страдающих наркотической зависимостью.

20

Психозы: лекарственные и нелекарственные

Мой опыт привел меня к заключению, что не существует такого феномена, как латентный «психотический процесс», нет никакой загадочной ненормальности, спрятанной в неких никому не известных закоулках, названных Олдосом Хаксли «антиподами разума». Глубоко в психике каждого невротика спрятана его личная, невероятно болезненная реальность — психическое здоровье (явное, если оно прочувствовано и пережито). Безумие, если выражать его суть в рамках таких понятий, является защитой от сокрушающей личность реальности. Люди становятся безумными, чтобы уберечься от ощущения собственной истинности. В психологии существует целая карусель разнообразных теорий, которые рассматривают человека как изначально иррациональное животное, поведение которого контролируется исключительно обществом. На мой взгляд, вся эта иррациональность, сновидения, галлюцинации, иллюзии, наваждения являются лишь щитом, который позволяет нам более или менее полноценно жить и существовать.

Что же касается тяжести и выраженности психозов, то если личность до своего расщепления не достигла шести или семи лет от роду, то в этом случае можно ожидать, что она страдала слабостью своего «я» или «эго», как это уже давно было известно фрейдистам. Если ребенку продолжают отказывать в поддержке и любви, и у него нет отдушин для выхода боли первичных ран, то этот дополнительный натиск на и без того ослаб

ленное «я» приведет к формированию сильного нереального «я», прикрывающего беззащитного ребенка. Впоследствии это нереальное «я» начинает доминировать, защищая ребенка, но, одновременно, направляя его к развитию психоза. Это доминирование нереального «я» (не чувствующего «я») отвечает за ту омертвелость, которую мы видим у самых подавленных невротиков и у больных, страдающих психозами, при так называемых уплощенных аффектах. Эти люди, в буквальном смысле, больше мертвы, чем живы.

Таким образом, можно сказать, что психоз — это углубление невротического расщепления, производящее новое качество существования и бытия личности. Наглядным доказательством такого расщепления является паранойя, при которой человек теряет способность удерживать расщепление внутри себя и перестает пользоваться для защиты собственным организмом. Он проецирует свои чувства вовне, вкладывает собственные мысли в головы других людей или начинает воображать, что другие плетут против него заговоры или управляют его мыслями.

Хотя содержание паранойи у разных больных различно, суть процесса у всех одна и та же — защита страдающего человека от невыносимой первичной боли. Например, человек, не способный вынести чудовищного чувства одиночества изобретает кого‑то, кто постоянно за ним следит. Мнимые мысли воображаемого наблюдателя суть символизированные чувства самого больного. Например, сидящий в ресторане параноик может твердо верить, что официантка думает о нем. Возможно, в детстве родители этого человека постоянно считали его плохим, и теперь он научился соблюдать осторожность, чтобы вовремя отражать их психологические удары. Эта настороженность может достигнуть такой степени, что больной начинает ждать появления боли там, где ее в действительности не существует; так, воспоминания о прошлом, накладываясь на настоящее, приводит к весьма причудливым и необычным реакциям. Эта странность и необычность заключается в неумении отличить прошлое от настоящего, внутреннее от внешнего.

Нет ничего сугубо нелогичного в том, чтобы ожидать болезненного удара, если в детстве человек постоянно подвергался

плохому отношению. Параноик просто не знает, что своими реакциями он отвечает не на реальную ситуацию, а на память о прошлом. Это заблуждение вполне реально и искренне. Это подавленная память, спроецированная на внешний мир, память, которая становится текущей реальностью благодаря первичной боли. Будет ли такой больной видеть ползающих по стене червей? Будет, но только в том случае, если это имеет какой- то внутренний смысл.

Каково бы ни было содержание паранойяльных страхов, они обычно заставляют больного видеть и слышать разные вещи, которые, происходя извне, облегчают боль внутри. Боль может быть настолько сильна, что заставляет больного выдерживать очень большую дистанцию между самим собой и чувством. Очень часто параноидные наваждения обладают поистине взрывной силой. Иногда пациент может воображать человека, держащего в руке палку, и этот человек, если захочет, сможет буквально вышибить больному мозги. Но это сила — сила внутреннего чувства, переносится вовне и, таким образом, больной оказывается защищенным от опасности, угрожающей изнутри.

Тем не менее, параноик тем или иным способом все же остается соединенным со своими подлинными чувствами. По крайней мере, его наваждения имеют какую‑то организацию, они систематизированы согласно чувствам, в отличие от полной дезинтеграции сознания у людей, страдающих более тяжелыми психозами, когда внятная речь становится невозможной, и больной способен воспроизводить лишь какую‑то «словесную окрошку».

Параноик, в целом, способен вступать в осмысленные отношения с людьми. Он может говорить о ценах на помидоры или пересказывать сцены из сериалов. Единственное условие явной манифестации странного поведения — это когда затрагивается область его истинного «я». Согласно положениям первичной гипотезы, когда реальные чувства начинают приближаться к сознанию, в игру вступает система нереальная, которая превращает чувства в символы. Хотя параноик может с увлечением следить за футбольным матчем и быстро ориентироваться в счете, он, одновременно, может прийти в сильное волнение, вступая в чисто деловые отношения, воображая, что человек, про

дающий ему мороженое, втайне плетет против него какую‑то интригу.

Причина того, что параноик чаще всего видит кругом тайные заговоры, а не открытую угрозу, на мой взгляд, заключается в том, что заговор является иносказательным, метафорическим представлением его собственных тайных и неизведанных чувств. Спроецировав эту «тайну» вовне, он теперь может сосредоточиться на том, чего можно беспрепятственно опасаться. Все это похоже на обычное невротическое поведение, за исключением объекта страха— фобии. У невротика повод для страха представляется несколько более правдоподобным.

Для того, чтобы полностью понять природу галлюцинаций и иллюзий, надо осознать всю глубину первичного ужаса — ужаса, коего мы практически никогда не видим и не ощущаем, так как почти всегда его подавляем. Мы подавляем его тем, что обертываем в успокаивающие и удобные идеи и представления, которые сами же и формируем. Можно проиллюстрировать это расхожим примером: вера в загробный мир делает смерть не такой окончательной и необратимой. Мы не считаем веру в загробный мир психотической, так как она является социально приемлемой и институциональной идеей. Но что было бы, если бы большинство людей не верило в загробную жизнь? Эта иррациональная вера, «иррациональная», так как не может быть подвергнута объективной проверке, может быть присуща человеку, исключительно рациональному во всех других отношениях, но первичный ужас заставляет его плести иррациональную сеть — для того, чтобы отогнать прочь страшное чувство. Для того, чтобы каким‑то образом перекинуть мост между очевидно несовместимыми рациональными и иррациональными идеями, существующими рядом друге другом, такому человеку придется, вероятно, придти к еще одной иррациональной идее — а именно, утверждать, что в каждом из нас существует «темная», «иррациональная» сторона, которая не слушает никаких разумных доводов и объяснений.