Первичный крик - Артур Янов

После того страшного события душа пациентки раскололась на два независимых друг от друга «я», на две отдельные личности. С каждым годом она все больше и больше подпадала под влияние голоса, который приказывал ей поступать тем или иным образом. Только голос ее реального «я» позволил пациентке остаться в живых. «Она помогла мне прожить все эти годы», — говорила больная позже. После этого она принялась обсуждать свои разделенные личности:

«Стала ли я безумной только ради того, чтобы слышать, как мое «я» поет, словно индианка в лесу? Сошла ли я с ума для того только, чтобы она говорила мне, как поступать, что видеть и чего не видеть? Думаю, что на эти вопросы надо дать утвердительный ответ. Я не видела и не замечала реального мира, потому что жила в своей первичной боли. Я избегала всякой мало–мальски страшной ситуации, боясь, что она всколыхнет и поднимет на поверхность весь тот ранний детский ужас. Думаю, что я жила в безумии, потому что не могла его чувствовать. Я никогда не пыталась задуматься о том, что со мной случилось; да что там, я даже не могла вспоминать об этом. Из страха окончательного саморазрушения мне приходилось проецировать чувство страха во внешний мир — на других людей.

Думаю, что мое сумасшествие было вызвано слишком сильной болью, и под сумасшествием пряталась реальная первич

ная боль, перед которой я не смогла бы устоять, не смогла бы ее выдержать. Теперь я понимаю, что подавила все свои чувства, ибо они могли привести меня к первичной боли. Может быть, разница между мною и другими людьми заключалась в том, что я видела свои собственные чувства во всех окружающих, хотя эти люди просто поступали так, как им велели их чувства. Так как все, что меня окружало, пока я росла, было одним сплошным сумасшествием, то так ли безумна была я, отказываясь видеть что бы то ни было в истинном свете? Может ли желание выжить любой ценой быть названо безумием, если оно означает внутреннее умирание одной части души, которая омертвела только ради того, чтобы оставшаяся часть могла жить? Если бы я ощутила и прочувствовала весь тот ужас, в котором я жила, если бы я не заслонилась от него неким воображаемым миром, понимая, что меня никто не услышит, если я скажу правду, то у меня нет никаких сомнений, что я никогда не вышла бы из этого кошмара живой».

Совершенно ясно, что безумие этой женщины было зашитой от боли. Жизнь с матерью, которая держала дочь рядом с ненормальным садистом–отцом, возникшее в самом раннем возрасте подозрение, что матери наплевать на нее и более того она, возможно, желает смерти дочери — это слишком непомерное переживание для маленького ребенка. Ей не к кому было обратиться. Позже эта пациентка говорила мне:

«То, что было абсолютно невозможно принять, так это понимание того полного презрения, которому я подверглась без всякой вины с моей стороны, если не считать того, что я просто выжила в этом доме. Я пыталась быть хорошей, тихой и послушной, все время думая, что со мной, должно быть, что‑то не так, если со мной так плохо обращаются. Я не понимала, что это они были безумны, когда я была совсем маленькой. Я изо всех сил старалась быть хорошей, чтобы понять, почему мать так ненавидит меня. Я думала, что она сама подложила меня отцу, потому что я была плохая; может быть, я виновата в том, что он так со мной обошелся».

Ощущение реальности существования ее нереальности (психоза) стало началом избавления от боли. С самого раннего детства она страдала от рева, который постоянно раздавался у нее

в ушах, и только во время последнего первичного состояния она поняла, что этот рев есть не что иное, как накопившиеся в ее голове и запечатанные в черепной коробке крики, которые она постоянно слышала в детстве.

Когда курс первичной терапии был уже близок к завершению, пациентка записала: «Думаю, что это чудо — то, что я вообще выжила, и что я живу теперь. Сейчас я достигла той ступени человечности, какой остальные люди, во всяком случае, их большинство, обладают всю жизнь. Моя цельность очень хрупка. Я отчетливо чувствую это. Я так боюсь снова стать разделенной». Так больная говорит о расколотом «я»:

«Я видела, что моя личность расколота, разделена, и слышала ее отделенную часть, слышала голос той женщины, потому что моему отщепленному «я» никогда не позволяли выразить себя. Я была вынуждена следовать за голосом, слушать его; я боялась покинуть тот мир и вступить в другой, который я считала безумным. Она, та женщина, говорила мне о реальной красоте, реальных цветах и звуках. Она говорила, что тусклость и серость и поиск иллюзий возникает, когда я не следую за ней. Она говорила мне, чтобы я не испытывала ни к кому ненависти, потому что ненависть не может быть реальной, реальным может быть только страх испытать боль. Это был страх и ожидание первичной боли».

«Она говорила мне, что реальность есть любовь, потому что только в реальности существует истинное понимание и примирение с самой собой и другими. Она говорила, что я — человек, и что только им я могу быть; теперь я ей верю. Теперь для меня нереальными являются те люди, которые пугают меня, потому что хотят использовать друг друга, чтобы спровоцировать, успокоить и отвергнуть ощущение, что их никто не любит. Вероятно, обычный психотерапевт попытался бы заставить меня разумно взглянуть на мои чувства. Но это никогда бы не сработало, потому что теперь я знаю, что потребности должны быть прочувствованы, прежде чем человек будет в состоянии смириться с тем, что они никогда не будут удовлетворены».

Во время своих первичных состояний эта женщина чувствовала себя «сумасшедшей» и испытывала иллюзии каждый раз, когда подходила близко к чувству, что ее не любила и никогда

не полюбит мать, что у нее никогда не будет понимающего отца, который будет говорить с ней и выслушивать ее беды и печали, никогда не будут ее ласкать и качать на руках — что бы она для этого ни делала. Целью этих первичных состояний было помочь ей почувствовать, что именно привело к расколу ее личности, вступить в царство ужаса, из которого она бежала много лет назад, снова спуститься в страшный, мучительный ад, чтобы снова стать цельной личностью. Сделать это можно было лишь постепенно, мелкими шажками, чтобы организм адаптировался к страшным переживаниям не сразу; в противном случае больная так ничего бы и не почувствовала. Страх и первичная боль, объединившись, прогнали бы чувство и расщепление личности продолжало бы отравлять жизнь пациентки.

Из всего сказанного становится ясно, что при проведении первичной терапии, процесс обращения психоза похож на ход первичного лечения невроза. Психотик, однако, сильно отличается от невротика тем, что у первого в душе накопилось огромное количество глубинной первичной боли, а реальное «я» отличается невероятной хрупкостью.

Из‑за непомерной величины боли для излечения психоза требуется в два, ато и втри раза больше времени, чем для излечения невроза. Помимо этого, нам приходится помещать больного в щадящие условия, чтобы во время лечения он не подвергался внешним стрессовым воздействиям. Но пока наш опыт позволяет проявлять осторожный оптимизм в отношении постепенного выздоровления, так как лечение неврозов и психозов, по сути, весьма похоже — заставить больного ощутить те чувства, которые вызвали расщепление личности, чтобы человеку больше не приходилось превращать реальное в нереальное для того, чтобы просто нормально жить и работать.