Греховные радости - Пенни Винченци

— А что она делала в Англии?.. Простите, а как вас зовут?

— Макс. Макс Лей. Она жила в Англии. Была замужем за англичанином.

— Которого звали?..

— Лорд Кейтерхэм.

Это он приберег на самый крайний случай. Американцы все еще обожают лордов. Глаза у Джонни сразу же загорелись.

— Лорд Кейтерхэм? И леди Кейтерхэм. Да, теперь я начинаю что-то припоминать. Она никогда не приезжала сюда вместе с ним, верно?

— Да. По-моему, не приезжала.

— А чем она занималась, ваша мать?

— Она была специалистом по интерьерам. Дизайнером.

— О господи! Вирджи! Вирджи Кейтерхэм! Конечно, я ее помню. Она была настоящая леди. Очень приятная леди. Она не приезжала сюда уже… уже десять лет. Она была из компании Теда Фрэнклина, вот она с кем обычно приезжала. О, она была изумительна! И красива. Очень красива! Она великолепно танцевала, верно? Чечетку. Научила Теда танцевать. И петь. Ох, прекрасные времена были. Мы тогда часто плавали на яхте Теда, иногда уходили на много дней подряд. Ходили к рифам, на Багамы. Не жизнь была, а один сплошной праздник. Славные были деньки. Я так по ним тоскую… Очень тоскую!

— Так… а где мне найти Теда Фрэнклина? — Сердце у Макса билось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

— Боюсь, там же, где и вашу мать. Он умер. Около трех лет назад. Очень был неумерен в жизни, во всем.

— Вот как. Понятно. А он и был ее самым большим другом?

— Да. Хотя она была немного неравнодушна и к Томми. Томми Соамс-Максвеллу. Они очень нравились друг другу. Томми был великолепный парень. И великолепный рыболов. У меня где-то есть его фотография. Погодите, пойду поищу.

Он ушел. Макс остался сидеть, пытаясь представить себе мать в компании этих людей — ленивых, привыкших потакать своим прихотям, жить одними наслаждениями. Это было на нее совершенно не похоже. А с другой стороны — действительно ли не похоже? Кто может сейчас сказать, какой она была, на кого была похожа? И с кем она общалась, с кем спала, с кем пила и танцевала? Тед Фрэнклин. Томми Соамс-Максвелл. Одни имена уже многое говорят. Соамс-Максвелл — ничего себе имечко. Какая… О боже! До Макса вдруг только сейчас дошло, и прозрение наступило больно и резко. Шарлотта и этот ее Чарльз Сейнт-Маллин. А теперь вот он сам и Томми Соамс-Максвелл. Это явно не случайность, это просто не может быть случайностью, слишком уж все сходится одно с другим. Он поднял взгляд, и сад вдруг поплыл у него перед глазами, а откуда-то из тени возникла размытая фигура Джонни. Тот, улыбаясь, направлялся к Максу, держа в руке фотографию. Макс взял ее, руки у него слегка дрожали. Это был старый, заляпанный пятнами, надорванный снимок, подписанный «Джонни на память о прекрасном времечке. Томми». Макс принялся разглядывать Томми Соамс-Максвелла. Томми Соамс-Максвелл стоял на снимке во весь рост и словно бы тоже в ответ рассматривал Макca. Высокий улыбающийся блондин, взгляд которого ясно говорил об исходившей от этого человека опасности. Он опирался на какую-то толстую палку, а у ног его лежала огромная рыбина. Макс ощутил вдруг такое сильное волнение, трепет и даже непонятный страх, что ему стало нехорошо.

— А где мне найти мистера Соамс-Максвелла? Он здесь живет?

— Нет. Томми живет в Вегасе. Он сейчас помешался на азартных играх. Раньше он боролся с рыбами, а теперь с рулеткой. Грустно, честное слово.

— Да, — согласился Макс, — очень грустно. А адрес его у вас есть?

Шарлотта, 1984

Шарлотта точно знала, в какой именно момент влюбилась в Гейба Хоффмана. Только что, еще буквально минуту назад, она думала о том, как ненавидит его, как хотела бы избавиться от его общества, не работать больше с ним вместе, позабыть о тех бесконечно долгих, несчастных и тоскливых днях, что провела в его офисе; и уже в следующее мгновение она смотрела на него во все глаза, так, словно впервые, резко и отчетливо, с какой-то почти болезненной обостренностью вдруг увидела и разглядела его всего: и эти необычайно глубокие темно-карие глаза, и всклокоченные непокорные волосы, и его манеру улыбаться — с какой-то скрытой в улыбке странной лихостью, и густую темную поросль, что покрывала его руки, спускаясь до самых пальцев (вообще-то, она терпеть не могла волосатых мужчин), и ту нетерпеливую энергию, с которой он набрасывался на любое дело, да и просто то, какой он огромный, о боже, действительно огромный. Шарлотта на мгновение представила себя лежащей под Гейбом Хоффманом, и ей стало нехорошо; потом она позволила себе, на еще более короткое мгновение, подумать о той части тела Гейба, которая в этом случае теснейшим образом соприкасалась бы с ее телом, и ощутила, как ее обдало вначале жаром, а потом сразу холодом от ужаса: это чем же она занимается? Неужели и она стала относиться к Гейбу, думать о нем, реагировать на него точно так же, как и вся остальная женская часть «Прэгерса»? И это — она взглянула на украшавшие стену его кабинета многочисленные часы, показывавшие нью-йоркское, токийское, лондонское время, — господи, в половине одиннадцатого утра и в абсолютно трезвом, как стеклышко, состоянии! Усилием воли Шарлотта заставила себя вернуться к тому, о чем он ей говорил и на что ей надо было сейчас как-то ответить, — и тут поняла, что же именно произошло, что вызвало в ней эту резкую перемену, перевернув вверх ногами все ее чувства и представления так, что они сейчас совершенно смешались в ее голове. А точнее, в ее теле. Ну да ладно, и в голове, и в теле.

— А ты права, — сказал он. — Дело именно в этом. Твою мать, ты права. Твою мать, да ты просто гений! — Он схватил трубку и набрал, лихорадочно нажимая на кнопки, нужный номер, не отрывая от нее взгляда, в котором ясно читалось глубочайшее восхищение, граничащее с почти благоговейным восторгом. Шарлотта, тоже не отрывая взгляда, смотрела на него, еще не совсем осознав, что же только что случилось, но поняв уже, что произошло именно то, чего она так долго ждала, к чему стремилась с тех самых пор, когда получила этот банк в наследство на дне рождения деда, много лет назад; то, ради чего так долго трудилась, изо дня в день проходя тоскливую, казавшуюся бесконечной школу ученичества. Настоящий живой мир, бурный и пьянящий мир сделок, покупок, продаж, стремления сохранить и защитить имеющееся, ухватить что-нибудь вдобавок к нему; напряженность, возбуждение, лихорадка этого мира; носящийся в воздухе запах денег и почти физически осязаемое чувство стяжательства, — отныне она сама становилась частью этого мира и этой жизни, как был их частью Гейб; она перестала быть чем-то вспомогательным, плетущимся в хвосте, мешающим и сопротивляющимся; нет, она действительно становилась отныне неотъемлемой частью этого мира и этой жизни, вливалась в них и сливалась с ними. И, словно празднуя свершившееся с ней преображение, она мгновенно влюбилась в Гейба, буквально рухнув в охватившее ее чувство. Вот так это и произошло.

У нее даже не было ощущения, будто она сказала нечто особенно умное. Гейб уже много дней бился с одной сделкой и никак не мог понять, что же делает компанию, которую он пытался продать, — фабрику по производству бумаги, имевшую весьма скромные экономические показатели, — такой привлекательной; Шарлотта, в общем-то, случайно подняла голову от стола и высказала предположение, что одна из изначальных составных частей этой компании — небольшое производство канцелярских принадлежностей и мелкоразмерного конторского оборудования — неоценима с точки зрения поддержания хороших отношений с клиентами.