Ночной карнавал - Елена Благова

Погружая зубы и нос в ломти тающей во рту, сахарной дыни, с мокрыми, перепачканными вином и соком щеками, она ни на минуту не забывала о том, что произойдет сегодня вечером. Позже. Через час. Через два.

Интересно, где прячется маг.

Ну, Мадлен, ты, видно, до смерти не избавишься от надсмотрщиков. Тебе это на роду написано — жить под невидимым глазом.

Она изогнулась в любовном порыве, обернув разрумяненное, веселое лицо к Куто:

— Давай попробуем еще вон то!.. светлое… игристое…

— Ах ты, моя игривая кобылка, — ласково сказал граф и погладил Мадлен по голой руке, чуть ниже короткого рукава шерстяного платья, похожего на крестьянское. — Ты моя игрунья. Никакого игристого. Отдыхаем. Пляшем. Видишь, уже начинаются пляски. Я слышу, как от топота ног гудит земля. Снега здесь не бывает, это Юг; и земля прокалена Солнцем насквозь. Ты ударишь в нее ногой — и она отзовется, как бубен. Спляшем, Мадлен! Когда еще нам доведется плясать, пьяным и счастливым, на Празднике Вина!

— Спляшем, Куто!

— Мне с тобою, Мадлен, и вся жизнь — один праздник…

— А твоя невеста?..

— Забудь о ней. Забудь о ней так же, как я о ней забыл.

Он подхватил ее за талию и вытащил на вольный воздух из-под деревянных балок крытого рынка.

А толпа уже вихрилась и вертелась! Огрузлые и худые, как жерди-слеги, крестьяне, толстощекие матроны — как в танце потешно тряслись их щеки, покрытые красными жилками, где текло все выпитое вино!.. — юные мальчики с лицами Ангелов, что поют на фреске в деревенском храме, столпившись близ органа, и Осанну и Аллилуйю, румянощекие упитанные девушки, кровь с молоком, выращенные на вкуснейшем свином мясе, жаренном на каминных решетках, на угольях, на картошке, испеченной в золе, на густых сливках от красных перигорских коров, на свежих персиках, от которых летом ломятся деревья в здешних садах, — прекрасные девушки, не знающие, что такое изнурять себя диетами и режимом, бессонными ночами и дурными книжонками, знающие, что любовь — здорова и прекрасна, и придет в свой черед, так, как приходит зима и весна, как сплетаются по весне тела жуков и змей, коров и быков, коз и козлов; здоровенные деревенские парни в шляпках набекрень с торчащими в них гусиными перьями, в куртках, пахнущих свежевыделанной кожей, — скорняки расстарались, пошили им куртки из козлиной и телячьей замши по случаю Праздника Вина, а Праздник Вина лишь раз в году, в дни Святого Венсана, и только в Перигоре, только здесь, и больше нигде в Эроп!.. — лукавые девочки в фартучках, с кошачьими мордочками, с бантиками на шейках, в тяжелых деревянных сабо, и даже старухи, даже старики, на ладан дышащие, в ладошку кашляющие, — и те нацепили свои лучшие наряды, вытащили из сундуков, пахнущие лавандой и мятой, чтоб моль не завелась!.. — вся огромная, цветная, потная, смеющаяся, пьяная толпа плясала на ратушной площади, стуча ногами, обутыми в сабо, по мостовой, и играл деревенский оркестр, гремели скрипки, наяривали, склонив головы, старательные сельские скрипачи — то зажигательную фарандолу, то развеселую гальярду, то медленную павану, то, как с цепи сорвавшись, ударяли по струнам, и народ пускался, взявшись за руки, в бешеный пляс, и закручивалась толпа спиралью в один огромный, как гигантская змея, хоровод — держись, держись, Мадлен, Праздник только начался!.. ночь наступает!.. пляши!.. крепко держи руку графа, не отпускай ее, иначе ты упадешь, и чужие ноги в веселой пляске затопчут тебя… ах, как играют музыканты!.. Крик рвется из груди!.. Ведь это пляшут арлезиану, арлезиану это пляшут, самый безумный из всех безумных танцев Эроп, стремительней тарантеллы, горячей ригодона, — держись, Мадлен, ведь это вихрь жизни, вихрь любви! Он сметет тебя! Унесет! Я пьяна! Но я не из таковских! Я все помню! Все знаю! Куто! Держи меня!.. Какой ветер несет меня!.. Я уже оторвалась от земли! Я лечу!..

Куто держал ее за руку, вцепившись изо всех сил, до посинения. Он сломает ей пальцы. Она всей тяжестью виснет на нем. Хохочет во все горло. Валится набок. Боже, да она совсем пьяна. Она бесится от радости. Отчего так горит ее лицо? Она слишком много выпила. Все-таки этот праздник опасный. Никогда не знаешь, где край в выпивке. Ты в ней просто тонешь, и все.

— Наддай!.. Наддай сильней, музыканты!..

— Жарь!.. Сыпь!.. Иди колесом, Дидье!..

— Карсель, обними меня, крути, верти… посади на плечи себе!..

— А ну, упадешь, Мирейль!..

Дюжий парень подхватил девушку на руки, усадил на плечи. Она сидела у него, приплясывающего, на плечах и заливалась смехом.

Музыка звенела и гремела. Перед глазами Мадлен плыла одна цветная пляска. Голова колышащегося на ветру красного мака. Она напилась красного вина. Она грызла маковую головку. Это не танец. Это вихрь. Это цветной снег; он идет и засыпает все вокруг — ее жизнь, ее разум, ее счастье, ее судьбу. Она превосходно помнит все. Она настороже. Ах, отчего так кружится голова.

— Куто… держи меня!..

Она упала на его руки.

Он схватил ее и понес на руках прочь из пляшущей толпы.

Да ошибся. Пошел не туда.

Вместо того, чтоб идти прочь от пляски, он вошел внутрь нее. И оказался в центре огромного хороводного круга, в пустом пространстве, на клочке горячей мостовой, истоптанной тысячью каблуков и подошв.

Он стоял с Мадлен на руках посреди танцующего народа, и вокруг него прыгали, воздевали руки к небу, к первым звездам, мальчишки и девчонки, юнцы и старики, бедняки и богачи-виноделы.

— Вот она!.. Вот она!.. Королева Праздника Вина!..

— Самая красивая девушка Перигора!..

— Венок ей на голову!.. Венок!.. Из синих ирисов!..

— Правильный ты выбор сделал, парень!.. Молодец!.. Какой кусманчик ухватил!..

— Венец королевы!.. Венец королевы!.. Сюда!.. Сюда!..

Она, лежа на руках у Куто, как во сне, видела, — подносят венок из пронзительно-голубых ирисов, надевают ей на затылок, и толпа взрывается одним сумасшедшим общим шумом, одним криком: «Слава королеве!.. Слава!..» — и те, кто ближе к ней, кидаются на колени, бьют лбами в выжженную землю, бросают в нее ветками цветущего миндаля и первыми цветами персика, густо-лиловыми, как чернила, одуряюще пахнущими, — мальчишки прыгают и визжат, музыканты пиликают смычками по струнам коряво срезанных деревенских скрипочек, и вот, вот, ей подносят зеркало, чтобы она погляделась в него, чтобы посмотрела на свою великолепную красоту, на золото волос, на синь бездонных глаз, на румяные, как персики, щеки.

Зеркало. Вот оно.

Зеркало!

Куто держит ее на руках.

Зеркало подносят ближе к ее лицу, ближе.

Она не видит того, кто держит зеркало.

Она смотрит в зеркало, как в пропасть.

Вот она, пропасть. И я должна в нее заглянуть.

Смотри, Мадлен. Смотри в оба. Не ошибись. Ты ошибиться не имеешь права. Ошибаются только раз.