Башня шутов - Анджей Сапковский

– Стреляй!

Он выстрелил и промахнулся, потому что вопреки приказуметился не в коня, а в наездника. Он видел, как острие болта выбило искры,отеревшись о стальной нарукавник. Дзержка громко и грубо выругалась, сдулаволосы с глаз, прицелилась, нажала спуск. Болт угодил коню в грудь и ушел в неецеликом. Конь пронзительно завизжал, захрапел, рухнул на колени. Черный рыцарьсвалился с седла, покатился, теряя шлем и упустив меч. И тут же началподниматься.

Дзержка выругалась опять, теперь руки дрожали у обоих, уобоих «козьи ножки» раз за разом соскальзывали с зацепов, болты вываливались изровиков на ложе. А черный рыцарь встал, отстегнул от седла огромный моргенштерн,направился к ним раскачивающейся походкой. Видя его лицо, Рейневан сдержалкрик, прижав рот к ложу арбалета. Лицо рыцаря было белым, прямо-такисеребристым, как у прокаженного. Подведенные красно-синей тенью глаза гляделидико и бессмысленно, из слюнявых, покрытых пеной губ сверкали зубы.

Adsuuuumus!

Щелкнули тетивы, свистнули болты. Оба попали, пробив латы сгромким звоном, оба вошли по летки – один через подбородник, второй черезнагрудник. Рыцарь покачнулся, но удержался на ногах и, к изумлению Рейневана,вновь двинулся на них, невразумительно вереща, отплевываясь текущей изо ртакровью и размахивая моргенштерном. Дзержка выругалась, отпрыгнула, тщетнопытаясь подготовить арбалет, понимая, что не успеет, увернулась от удара,споткнулась, упала, видя летящий на нее шипасный шар, закрыла голову и лицоруками.

Рейневан крикнул и тем спас ей жизнь. Рыцарь повернулся кнему, а Рейневан выстрелил вблизи, целясь в живот. Болт и на этот раз вошел посамые летки, с сухим треском продырявив пластинчатое прикрытие. Сила удара былатакой, что острие должно было войти глубоко во внутренности, и все же рыцарь неупал и на этот раз, покачнулся, но удержал равновесие и быстро двинулся наРейневана, рыча и поднимая моргенштерн для удара. Рейневан пятился, пытаясь зацепить«козьей ножкой» тетиву. Зацепил, натянул. И только тогда сообразил, что у негонет болта. Он задел каблуком за кочку, свалился на землю, с ужасом глядя наприближающуюся смерть – бледную, как лепра, дикоглазую, извергающую изо ртапену и кровь. Он заслонился арбалетом, который держал обеими руками.

Adsumusl Adsum…

Все еще полулежа-полусидя Дзержка де Вирсинг нажала спускарбалета и вогнала болт рыцарю прямо в затылок. Рыцарь выпустил моргенштерн,бестолково замахал рукам и рухнул, как колода, так что вполне ощутимо задрожалаземля. Упал он в полушаге от Рейневана. Получив в мозг железное острие инесколько дюмов ясеневого дерева, он все еще, о диво, не был совершенно мертв.Довольно долго хрипел, дергался и рвал ногами дерн. Наконец замер.

Дзержка некоторое время стояла на коленях, опираясь напрямые руки. Потом ее бурно вырвало. Затем она поднялась. Зарядила арбалет.Наложила болт. Подошла к хрипящему коню рыцаря, прицелилась. Щелкнула тетива,голова животного бессильно ударилась о землю, задние ноги спазматическидернулись.

– Я люблю лошадей, – сказала она, глядя Рейневанув глаза. – Но на этом свете, чтобы выжить, приходится порой пожертвоватьтем, что любишь. Запомни это, родственник. И в другой раз целься в то, во чтотебе велят.

Он кивнул. Встал.

– Ты спас мне жизнь. И отомстил за брата. Вопределенной степени.

– Это они… Наездники… убили Петерлина?

– Они. Ты не знал? Но сейчас не время болтать,родственник. Надо убираться отсюда, пока нас не застукала его братия…

– Они искали меня даже здесь…

– Не тебя, – спокойно ответила Дзержка. –Меня. Они поджидали меня в засаде сразу за Бардо, около Потворова. Разогналитабун, раздолбали эскорт, четырнадцать трупов лежат там на тракте. Я была бысреди них, если бы не… Мы слишком много болтаем!

Она сунула пальцы в рот, свистнула. Через минуту по землезадуднили копыта, из тумана возникла бегущая рысью серая в яблоках кобыла.Дзержка запрыгнула в седло, в очередной раз удивив Рейневана ловкостью икошачьей грацией движений.

– Чего стоишь?

Он схватил ее руку, запрыгнул ей за спину на круп лошади.Лошадь захрапела и задробила копытами, выкручивая голову, попятилась от трупа.

– Кто это был?

– Демон, – ответила Дзержка, смахивая со лбанепослушные волосы. – Один из тех, что кружит во тьме. Интересно только,курва, кто на меня донес…

– Хашш'ашин.

– Что?

– Хашш'ашин, – повторил он. – Рыцарь был подвоздействием дурманящего арабского травянистого вещества, называемого haszsz'isz.Ты не слышала о Старце с Гор? Об ассасинах из крепости Аламут? В Хорасане вПерсии?

– Дьявол с ним, с твоим Хорасаном, – обернуласьона. – И с твоей Персией. Мы, если до тебя еще не дошло, находимся вСилезии, у подножия Гороховой горы, в миле от Франкенштейна. Но до тебя,видится мне, многое может не доходить. Ты спускаешься со склонов Гороховой нарассвете после осеннего равноденствия. И дьяволы знают, под воздействием какойарабской дряни. Но то, что нам грозит смерть, ты понимать должен. Так чтозамолчи и держись, потому что я буду ехать быстро.

* * *

Дзержка де Вирсинг преувеличивала – у страха, как известно,глаза велики. На дороге и на заросших сорняками обочинах лежало всего восемьтрупов, из которых пять при жизни входили в вооруженный эскорт, защищавшийся доконца. Почти половина из четырнадцати человек охраны уцелела, спасшись бегствомв ближний лес. Из них вернулся только один – конюх, который, будучи в годах,далеко не убежал. И которого теперь, когда солнце уже поднялось выше,обнаружили в зарослях рыцари, ехавшие по тракту из Франкенштейна.

Рыцари – кавалькада, считая с оруженосцами и слугамидвадцать один человек, – ехали по-военному, в полных белых пластинчатыхлатах, с развевающимися прапорчиками. Многие уже побывали в бою, другиеповидали в жизни немало. Несмотря на это, большинство сейчас сглатывали слюну,видя чудовищно изрубленные тела, свернувшиеся на черном от впитавшейся кровипеске. И никто не насмехался над болезненной бледностью, покрывшей при видеэтой картины лица более молодых и менее бывалых друзей.

Солнце поднялось выше, рассеяло туман, в его лучахзагорелись рубином застывшие капли крови, висящие, словно ягоды, на ковылях иполыни вдоль обочин. Ни у кого из рыцарей эта картина не вызвала ниэстетических, ни поэтических ассоциаций.

– Ну, курья мать, и порубило же их, – сказал, сплюнув,Кунад фон Нойдек. – Ну и сечь здесь была, ого!

– Палаческая сечь, – согласился Вильгельм фонКауффунг. – Резня.