Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

Надо выпить за ваше здоровье и непременно из туфельки! Эй!

Подскочил пан Боженцкий.

– Из туфельки, пане коханку…

Леля хотела убежать; тяжелый и неповоротливый воевода бросился за ней, она крикнула, и на защиту ее поспешил с пистолетом и саблей Паклевский.

– Ваше сиятельство! Слово Радзивилла! – сказал он.

– Туфельке я его не давал, пане коханку! Если пропадет пара туфель –беда небольшая, а честь большая, если я прикоснусь губами там, где лежала пятка паненки! Поэтому прошу дать мне туфельку или – пане коханку – война! Война!

Леля, спрятавшаяся за мать, очень решительно сняла с ноги туфельку на высоком каблучке и смело подала ее.

Увидев это, старостина вскрикнула. Князь взял двумя толстыми пальцами предмет своих желаний, еще теплый от маленькой ножки, которая в нем покоилась, и причмокнул. Туфелька из голубого атласа, обшитая ленточкой канареечного цвета и вся расшитая по атласу мелкими цветочками, казалась прелестной безделушкой.

– Да ведь это наперсток, пане коханку, – воскликнул князь, – если бы вы, сударыня, увидели туфлю моей сестры, панны Теофили! Из нее можно напиться!.. А это…

Это просто шутка! Пане коханку!

Леля краснела, генеральша улыбалась и даже старостина приняла такое выражение, которое могло означать, что и ее ножка не более этой.

Прибежал гайдук с бутылкой вина и по обычаю хотел поставить кубок в туфельку, но князь не позволил.

– Нет, пане коханку, – ex originali; выпью-ка я из туфельки. Лей!

Смеясь, гайдук только начал наливать вино, как оно уже потекло на пол, а князь поднес туфельку ко рту, выпил и бережно спрятал мокрый сувенир за кунтуш…

И только после этого он приказал подать себе кубок и выпил из него. Женщины надеялись, что теперь он выйдет и даст им отдохнуть, но он уселся на лавке.

– На чем же мы остановились? – спросил он Боженцкого.

Тот пожал плечами, а князь покачал головой.

– Пани генеральша, – сказал он, – едет, вероятно, в Варшаву на Senatus Consilium.

– Мы еще не образовали его, – отвечала оскорбленная пани, – но когда он составится, кто знает – будет ли это очень приятно некоторым мужчинам-сенаторам?

– Гм! – сказал Радзивилл. – Я страшно боюсь женщин. Одна уже начала нами распоряжаться; но, может быть, мы не сдадимся, пане коханку, если только другие дамы не придут ей на помощь…

Очень прошу вас в Варшаве заступиться за Радзивилла, чтобы там на него не гневались, пане коханку: это – добрый человек, я его знаю с детства, не любит только, чтобы кто-нибудь дул ему в кашу…

Однажды был такой случай…

Было очевидно, что князь начинал свой рассказ только для того, чтобы помучить женщин, но в это время Пщолковский, немой шут князя, странная и смешная фигура с совершенно выбритою головою, с бледным и одутловатым лицом, без усов, вечно неестественно кривлявшийся, вбежал в комнату.

Он не говорил, но умел забавлять князя жестами, которые тот отлично понимал, и мимикой. Он вошел, указывая на кого-то за собой, и, приняв гордую позу, взявшись руками за бока, вытянул палец по направлению к князю и снова указал на дверь.

– Что с ним? – спросил князь. – Кажется, кто-то приехал. Может быть, Кашиц, который должен был догнать меня, или ксендз Кучинский.

Боженцкий выбежал во двор и, вернувшись, тотчас же доложил князю:

– Полковник Венгерский из Белостока.

Князь встал.

– Доброй ночи, пане коханку, генеральше и старостине, а также и розовому бутону, чью туфельку я прикажу оставить в назидание потомства в моем музее в Несвиже. Желаю вам всем доброй ночи, – прибавил он, отвешивая поклон дамам, – и чтобы вам не снилась бомбардировка и резня невинных младенцев… Этот господин, – он указал на Теодора, – спас крепость хитростью, за которую ему следует сказать спасибо… Поручаю его – кому?.. Пане коханку, пусть уж дамы разыграют его на узелки.

Проходя мимо Теодора, князь остановился на минутку.

– Если захочешь вступить в несвижскую гвардию – я прикажу, чтобы тебя приняли.

Паклевский промолчал, и князь, надвинув шапку на ухо, медленно выплыл из комнаты… Так окончилась эта история, счастливее, чем можно было ожидать, – и благодаря присутствию духа Паклевского – не имела никаких дурных последствий…

Как только князь вышел, старостина крикнула, чтобы запрягали лошадей. Но хорошо было отдавать такие приказания, сидя в доме и не имея понятия о том, что делается на дворе.

Снежная метель так разбушевалась, что от одного дома до другого ничего не было видно, а в поле и совсем невозможно было выехать. И сам Паклевский решил переночевать здесь и переждать, пока затихнет вьюга. Перепуганная старостина приказала забаррикадировать все двери, а Теодор обещал ей, что всю ночь проведет на страже в комнате, которую он снял для себя у еврея, и которая находилась как раз напротив корчмы…

Теперь, когда всякая опасность миновала, генеральша и старостина, которые целый день ничего не ели, почувствовали голод; всем пришло в голову, что надо бы покормить и защитника и заодно протопить комнату, которая совсем выстыла…

Паклевский, устроив своего возницу с санями, явился к дамам и предложил им свою помощь. Все они, не исключая генеральши, которая менее всех благоволила к нему, не могли надивиться счастливому стечению обстоятельств, приведшему его к ним, и удивительной находчивости, с какой он сумел обезоружить князя. Все благодарили его без конца. Леля с особенным усердием отдавала ему этот долг признательности и, вернув ему колечко, надев новые туфельки и предоставив старостине излить свою благодарность, завладела им и отвела к камину.

– Видите, сударь, – лукаво заговорила она, – ничего уж не поделаешь, если сам Бог так устраивает, что навязывает нас пану Теодору. Теперь старостина окончательно потеряет голову… Что же вы думаете, сударь, –позволите ей предаваться отчаянию?

– Не шутите, панна, – с оттенком грусти отвечал Теодор. – С того времени, когда нам было так весело в Варшаве и Белостоке, я много пережил и сильно состарился… Надо пожалеть меня!!

Он взглянул на нее; личико Лели мгновенно стало серьезным.

– Ну, рассказывайте же мне, – убедительно начала она, – я хочу знать, что случилось?

– Ничего нового, – отвечал Теодор, – но то, что преследовало меня с детства, теперь угнетает меня еще сильнее. Мне нечего рассказывать: я –бедный человек, и нехорошо шутить со мною.

Леля быстро протянула ему руку, оглянувшись на тетку, не следит ли она за нею.

– Я тоже умею – не быть веселой, – тихо сказала она. – Верьте мне, что если бы я могла вас утешить, ах, как это было бы мне приятно! Ах, как я была бы счастлива!!

Теодор пристально взглянул на нее, она потупила глаза.

– Вы могли бы меня очень утешить, но я