Волхитка - Николай Гайдук

– Эко ты замахнулся! Сравнил! Твой граф живёт на Западе. Работает на них…

– Да он бы и на нас работал с удовольствием! Так его же дураком тут объявили!

Нахмурившись, редактор закурил. Табачную крошку – словно таракашку – ногтем сбил со стола.

– Извини, старичок, я чуть в лужу не сел с твоим графом. Так что не надо мне тут песни петь.

– Да мы и так давно сидим в вонючей луже! По самые ноздри! Это всех нас надо лишить гражданства! Ты понимаешь? Мы! Мы – изменники Родины! Предатели России! А такие вот продажные газетки, как твоя, – в первых рядах предателей! Мне с подобной кавалькадой не по пути! Ноги больше не будет здесь!..

– Иди, – редактор отмахнулся, как от мухи. – Иди ты на…

Боголюбов побледнел. Никто ещё с ним так не разговаривал.

– А ну-ка, извинись!

Склонившись над бумагой, редактор что-то чиркал. Лениво, скучно.

– Сейчас, ага, – сказал он, не поднимая глаз. – Брошу всё и на колени бухнусь!

Под руку Боголюбова подвернулась какая-то увесистая штука, стоящая на подоконнике. Это была статуэтка в виде рогатого чёрта. Ослепнув от ярости, Болеслав Николаевич запустил это чугунное «ядро» прямо в башку редактору… И тут случилось что-то поразительное. Чугунный чёрт в последнее мгновенье изменил вдруг траекторию полёта и, раскинув руки, сделал круг над головой редактора – как будто обозначил широкий чёрный нимб – и мягко опустился на плечо ему; мохнатым хвостиком обнял за шею.

Боголюбов глазам не поверил.

Спотыкаясь на ступеньках, он вяло вышел на улицу. Вытер капли пота на холодном лбу. «Вот это разгулялись мои нервишки! – подумал, закуривая. – Лечиться надо, брат. А иначе всё… Не промахнулся бы сейчас – тюрьма… Как пить дать!.. Но погоди! Разве граф Чистоплюйцев не говорил мне про что-то подобное у них в Академии наук? Говорил, что там какой-то чёрный чёртик… А я, конечно, принял это за бред сумасшедшего… Да нет, и в самом деле – ерунда. Это простая чугунная штука. Сейчас можно вернуться и проверить».

Но возвращаться не хотелось. Он поежился, не признаваясь себе в том, что страшно, страшно почему-то: он же видел таких статуэток тьму-тьмущую. Ребятишки с ними забавляются, взрослые возят в машинах – над головой болтается или где-нибудь на приборной доске прилеплена… Ну, дела! Где, интересно, делают этих чугунных чертей?.. А где же, где же видел он такого чёрта в полный рост?.. О, господи! – Он вспомнил и чуть не вскрикнул от изумления. – Так ведь на главной площади стоит у нас такая абракадабра! Чугунная, чёрная! Только рога под фуражкой упрятаны, а хвоста не видно из-под широкого чугунного пальто!.. Надо написать об этом. Обязательно».

Над землею клонился холодный, осенний, тоску навевающий вечер. Орёл – почти весь день круживший по-над городом – улетел куда-то в скалы за рекой, где у него было гнездо. Низкое небо над крышами утюжили чёрные тучи, накрапывал дождик. По скверам дымила сырая листва, подожжённая дворниками. Скрежетали на стрелках трамваи, вызывая в памяти Боголюбова ощущение зловещей зубной боли, приступ которой недавно пришлось пережить. Зубы не только у него, у многих болели в последние годы и разрушались из-за сильно минерализованной воды в городском водопроводе: кусочки эмали и кусочки дентина люди выплёвывали как семечки.

«Без руля и без ветрил» двигаясь по улицам, Болеслав Николаевич оказался на железнодорожном вокзале. Отчаянье давило душу. Хотелось уехать куда-нибудь; заскочить в любой вагон любого поезда, забиться в угол, ни о чём не думать – и ехать, ехать, ехать…

Послышался близкий гудок и земля задрожала. Боголюбов забылся, бродя вдоль освещенных путей, – едва не угодил под маневровый.

– Жить надоело?! – рявкнул с подножки поезда пожилой составитель вагонов.

– Да! Надоело! Мать вашу… разъездились! – отскочив на безопасное расстояние, Боголюбов бранился по-черному; никогда ещё в жизни не позволял себе так распоясаться.

Спохватился, поднял воротник, уходя. Стыдно стало.

«Нет, охота жить, охота! – упрямился он, глядя на далёкий семафор, напоминающий свет маяка. – Махнуть, может быть, туда… на маяк? Отсидеться. А то нервишки скоро дотла сгорят!»

Он зашёл в тупик. Товарные вагоны. Металлические стенки изрисованы предупредительными знаками: череп с костями. Густо воняет ядохимикатами… «Что? Опять? – Он принюхивался. – Новый состав пригнали? Сколько можно травить? Где же совесть? Где ум?..»

Боголюбов уже знал: применение подобных ядохимикатов на беловодских полях в пятнадцать-двадцать раз превышает предельно допустимые нормы. На пашнях нет земли – сплошная химия. До шестисот килограммов на каждый гектар. Но были цифры и пострашнее…

Исполненный решимости, он пришёл домой.

Ночью сел писать статью. Далекую родину вспомнил, школу в сосняках, учителя.

«Жизнь обещала сказку, да. И вот мы её получили.

Миллионы лет жила Земля, храня для нас – для предков и потомков – равнины, горы и моря. И всего лишь годы, считанные годы понадобились «царю природы», коронованному самозванцу, зверю, вставшему на две ноги… Нет, вы вдумайтесь, люди! Исчезло море! Это ли не сказка?! Мир помнит только семь классических чудес. Пирамиды египетских фараонов, висячие сады Вавилона, храм Артемиды в Эфесе, статуя Зевса в Олимпии, Мавзолей в Геликарнасе, Колосс Родосский и маяк на острове Форосе… Ну как же было нам не причаститься к этим бессмертным творениям? Да здравствует восьмое чудо света и слава, слава каждому, кто руку приложил к его созданию. Кто же это именно? А вот вам и фамилии, и факты, и цифры……………………………………………..»

* * *

Редактор находился в отпуске. Болеслав Николаевич сумел уговорить заместителя – опубликовали с небольшими купюрами, но обоим не поздоровилось. Заместителю влепили выговор и понижение в должности, а Боголюбов был уволен под благовидным предлогом: доктор обязан лечить, а не статейки кропать; Чехов, понимаете ли, выискался…

Он попытался в другую газету устроиться. Нет! «Кое-что» о нём уже тут знали: добрая слава на месте лежит, а худая впереди бежит.

В Красноводске у Боголюбова была временная прописка. Из-за квартиры началась тяжба, поскольку жил он в доме, принадлежащем краевому управлению здравоохранения, но не трудился по специальности. «Извольте освободить жилплощадь! – сказали ему. – Не заставляйте нас применять закон о принудительном выселении!»

18

Бывают в жизни времена, когда и в небе не видать ни солнечного проблеска, и на земле кругом – слякоть, грязь, вороньё, мерехлюндия… И никто и ничто не может заставить поверить в то, что наладится жизнь, будет когда-нибудь солнце, трава, листва…

Беспросветным утром Боголюбов уехал за город. Здесь, на окраине, среди чахлых деревьев, припудренных песчаными бурями, стояло обшарпанное двухэтажное здание консервного комбината, некогда считавшееся флагманом консервной индустрии: миллионы банок в год отсюда разлетались на самолётах и развозились на машинах по всей Руси великой. А теперь комбинат заскучал, зарастая крапивой. Работали теперь тут через день, а то и вовсе – раза два в неделю. Объёмы рыбной ловли сильно сократились; рабочих увольняли десятками, если не сотнями. Дорогостоящее оборудование – станки и заграничные конвейерные линии – разрезали на металлолом.