Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

Это был старинный спорный предмет, при настоящем случае Лили, как больной, дозволено было оставаться при своем убеждении без всяких возражений.

В Лондоне четырнадцатое февраля было так же мрачно и холодно и так же напоминало собою суровость зимы, как и в Оллингтоне, и, может статься, по суровости своей было еще мрачнее и печальнее. Несмотря на то, леди Александрина имела такой блестящий, такой радостный вид, какой только мог придать ей подвенечный наряд, в то время, когда она выпрыгнула из кареты и вошла в Сент-Джемскую церковь в одиннадцать часов утра этого дня.

На окончательном совещании было решено, что обряд бракосочетания должен состояться в Лондоне. Правда, много представлялось причин, по которым было бы несравненно удобнее совершить этот обряд в замке Курси. Во-первых, вся фамилия де Курси собралась бы в загородной резиденции своих предков и поэтому могла бы присутствовать при церемониале, не навлекая на себя излишних хлопот или издержек. Во-вторых, замок согревался бы теплотою жизни, и отрада родного очага сообщила бы некоторую прелесть выбытию из дома одной из дочерей. В-третьих, тут были арендаторы и слуги, была обстановка, при которой нельзя было не ощущать, особливо со стороны Кросби, всего блеска такой величественной свадьбы. Наконец, все соглашались, даже сама леди де Курси, что дом в Портмен-сквэре был весьма холоден, что свадьба там будет самая холодная, что там вовсе не представлялось возможности придать ей необходимый блеск и великолепие, и, кроме того, об ней не появилось бы в столбцах газеты «Morning Post» фешенебельной рекламы. Другое удобство свадьбы в провинции состояло в том, что там находился граф, между тем как не было никакой вероятности, что он отправится в Лондон, чтобы присутствовать при церемонии.

Граф был весьма страшен в эти дни, и Александрина, по мере того как становилась более и более откровенною в объяснениях с своим будущим мужем, отзывалась о нем как о чудовище, избежать которого в житейских делах только и было возможно с помощью хитрости или умения пользоваться благоприятными обстоятельствами. Кросби с своей стороны нередко замечал, что не обращает внимания на это чудовище, особливо имея в виду возможность навсегда отделаться от его зверского господства.

– Он не приедет ко мне в наш новый дом, – говорил он своей подруге с некоторою нежностью.

Но леди Александрина восставала против такого воззрения на этот предмет. Чудовище, о котором шла речь, не только было ее родителем, но и благородным пэром, и потому она ни под каким видом не могла согласиться с распоряжениями, которые бы могли подвергнуть опасности их будущие связи с графом и вообще с аристократическим миром. Правда, отец ее был чудовище и своею чудовищностью мог быть страшен только для находящихся вблизи его, и, следовательно, не лучше ли было бы находиться вблизи графа, который считался чудовищем, чем удалиться от всякого другого графа? Из этого Кросби по необходимости выводил заключение, что чудовище должно быть терпимо.

Несмотря на то, великим было бы подвигом отделаться от него при этом счастливом событии. Он позволял себе говорить весьма страшные вещи, столь страшные, что являлся вопрос: мог ли их вытерпеть жених? С того времени как граф услышал о приключении Кросби на станции железной дороги, он постоянно с демонской радостью напоминал о побоях, нанесенных его будущему зятю. Леди де Курси, принимая сторону Кросби и доказывая, что партия как нельзя лучше соответствует ее дочери, решалась иногда заявлять своему мужу, что Кросби человек фешенебельный, и тогда граф с самой отвратительной улыбкой задавал вопрос: а улучшилась ли его фешенебельность после приключения с ним в Паддингтоне? Кросби, которому, конечно, ничего этого не сообщали, предпочитал венчание в провинции, но графиня и Александрина знали дело лучше.

Граф строжайшим образом воспретил всякого рода издержки, графиня же воспрещение это толковала по своему, подразумевая под ним только одни лишние, ненужные издержки.

– Выдать дочь замуж без всяких издержек, – это непостижимая вещь для кого бы то ни было, – замечала графиня старшей своей дочери.

– Я бы и сама по возможности воздержалась от многих расходов, – отвечала леди Амелия. – Знаете, мама, тут есть обстоятельства, о которых другому не хотелось бы и говорить в настоящее время. Например, история с этой девушкой, а потом скандал на станции железной дороги. Я сама такого мнения, что чем скромнее будет свадьба – тем лучше.

Здравый смысл леди Амелии не допускал возражений, как признавалась ее мать. С другой стороны, если устроить свадьбу скромненько, то самая скромность не будет ли опаснее попытки на шумное великолепие.

– Тут, главное, вы избавитесь от расходов, – сказала Амелия.

Таким образом было решено свадьбе быть скромной.

Кросби весьма охотно соглашался на это, хотя ему очень не понравились тон и манеры, с которыми графиня объяснила ему свой взгляд на этот предмет.

– Не нахожу за нужное говорить вам, Адольф, – сказала она, – до какой степени я довольна этим браком. Моя милая дочь сознает, что может быть счастлива с вами, чего же больше могу я желать? Я объявила ей и Амелии, что я не честолюбива, и потому позволила им действовать, как им нравится.

– И я надеюсь, они в этом не стесняются, – сказал Кросби.

– Надеюсь и я, но несмотря на то, не знаю, вполне ли вы поняли меня?

– Вполне понял, леди де Курси. Если бы Александрина выходила замуж за старшего сына маркиза, вы имели бы более длинную процессию к брачному алтарю, чем та, которая необходима теперь, когда она выходит замуж за меня.

– Вы как-то странно смотрите на это, Адольф.

– Если мы понимаем друг друга, то ничего не может быть странного. Могу вас уверить, что для меня не нужно никакой процессии. Я совершенно буду доволен, если мы пойдем с Александриной рука в руку, как Дарби и Джоана, и пусть какой-нибудь клерк передаст мне ее во всегдашнее владение.

С своей стороны мы желаем сказать, что Кросби остался бы гораздо довольнее, если бы ему позволено было идти по улице, не имея на руке своей постороннего бремени. Но для подобной льготы не представлялось ни малейшей возможности.

Леди Амелия и мистер Гезби давно уже сделали открытие, что сердце Кросби отравлено горечью и что сам он начинал сильно раскаиваться, Гезби решился даже заметить жене своей, что его благородная свояченица готовила для себя самую жалкую жизнь.

– Ничего, привыкнет, бог даст, успокоится и будет счастлива, – отвечала леди Амелия, припоминая, быть может, свое собственное положение.

– Не знаю, мой друг, только он не принадлежит к числу людей спокойных. Его взгляд, его наружный вид, все его манеры говорят мне, что для женщины он будет очень тяжел.

– Но теперь дело зашло так далеко, что никакая перемена невозможна, – отвечала леди Амелия.

– И то правда.

– Притом же я знаю сестру свою очень хорошо, она не захочет и слышать об этом. Во всяком случае, я уверена, они сойдутся, попривыкну в друг к другу.