Дневник. 1901-1921 - Корней Чуковский

Но, во-первых, где показатель этой теплоты? То, что много народу собралось поглазеть на процессию? Но кто же не знает, что англичан интересовал в данном случае исключительно спорт и что будь это гонка моторов или петуший бой – народу собралось бы и того больше? А во-вторых, – где же зависимость между этим глядением и «узами»? Ясно, что никакой.

И напрасно газеты толкуют об упрочении этих уз.

Совсем напрасно. Никогда еще – и это признают все правдивые наблюдатели английской жизни – не было у англичан такой неприязни к иностранцам, как теперь. Даже во времена последней войны, развившей джингоизм и националистические страсти, – не замечалось ничего подобного. Тогда все это было на отвлеченной подкладке «патриотического чувства». Теперь – на почве экономики. А почва экономики – для английской буржуазии куда ближе, чем всякая другая.

Вот и получилось, что нам – иностранцам – просто житья нет в Лондоне. Нанимаете вы квартиру – по вашему произношению узнают иностранца и отказываются сдать. Мое знакомое семейство, – французы, наняли прислугу-англичанку. Два дня побыла – и заупрямилась. Со слезами на глазах повторяла она: «Не хочу служить иностранцам – лучше мне с моста сброситься».

А работа у французов была легкая, куда легче, чем у англичан.

Евреи, которые до сих пор жили с англичанами необычайно дружно, – теперь стали жаловаться. Они – лучшие лондонские портные – брали на себя подряды по поставке готовых платьев почти во все модные магазины. Работа их славилась. Когда вы покупали себе плащ или пальто, вам говорили, что они из Ист-Энда – и это была высшая похвала.

Теперь не то. Англичанин, загипнотизированный воплями империалистов о гибели национального производства, раньше всего требует от продавца гарантии, что на его товарах даже прикосновения не было «нечестивой руки иноземца».

И евреи стали терять заказы. На них уже посматривают косо, как на конкурентов, чего не было прежде, когда над английской нацией не висел ложный призрак чемберленовских пророчеств…

Сам Чемберлен то и дело громит иностранцев в своих зажигательных речах. Не дальше как вчера в борьбе с Кобденовским клубом – он попытался дискредитировать это учреждение указанием, что члены его – иностранцы. Большего обвинения, по его мнению, и быть не может. Кобденовский клуб счел себя обиженным – и пригласил ex-министра к себе, чтобы показать ему списки своих членов и их английскими фамилиями реабилитировать свою честь.

Об иммиграционной комиссии я уже писал вам, так что с проектами учреждения черты оседлости вы уже знакомы, – мне остается только прибавить, что эта якобы целесообразная неприязнь к своим соседям остается у англичан даже тогда, когда самая цель давно исчезла. Верные традициям, они целыми столетиями держатся за давно ненужные, давно бесцельные вещи, учреждения, отношения.

Сказал же мне здесь один врач, когда я спросил его, почему он – консерватор:

– Мой daddy (папаша) был консерватором – не стану же я изменять своему daddy!

Резон – для сорокалетнего мужчины!

Так и с человеконенавистничанием: оно здесь может передаваться по наследству, и пускай Англия тридцать раз побьет соперников на международных рынках, уайтчепельским евреям уже не вернуть своих заказчиков. Daddy возьмет верх надо всякими резонами.

Итак: короли могут приезжать в Лондон хоть каждый день, флаги могут застилать собою все небо, тысячи любопытных могут с шумом бежать за раззолоченными колясками, – братство, единение, узы – здесь решительно ни при чем…

ИЗ СТАТЬИ «О г. ПРИЛУКЕРЕ»

(Письмо из Лондона)

II

Есть у англичан масса золотых черт в характере – и эти черты делают их удобнейшим материалом всякого рода афер со стороны иностранных жуликов.

Все они, во-первых, удивительно правдивы. О. Уайльд жалуется: даже газеты стали говорить правду, – пишет он. Правдивость же эта – заставляет их верить всякому чужому слову. Они доверчивы просто до смешного. Сами не лгущие – они и представить себе не могут, что кто-нибудь другой тоже стал бы лгать перед ними.

Это во-первых. А во-вторых, они удивительно отзывчивы на все общественные несчастья.

В эпоху русских голодовок – больше всего пожертвований было из Англии.

Большинство университетов, госпиталей, школ – содержатся на частные средства. Всякий средний англичанин вносит ежегодно сотни рублей – в помощь – как они говорят – нации, вносит без треску, без газетных похвал, без благодарственных депутаций. Ничего этого не нужно там, где нация и личность – одно целое.

Расскажу маленький эпизод из этой области.

Жил некий м-р Тэт. Богатый был человек, выстроил он недалеко от парламента большой дом. Стены его увесил лучшими картинами. И когда все было готово, он отправил мэру письмо:

«Дорогой сэр! Приношу городу в дар свою картинную галерею – с тем условием, чтобы имя мое осталось в неизвестности до моей смерти».

После этого коротенького письма – город стал владеть одной из лучших картинных галерей в мире, вместившей в себе все сокровища саксонского художественного творчества. Если бы м-ру Тэту сказали, что он – благодетель, он удивился бы. До такой степени его я слилось с окружающим обществом, до такой степени тождественны их воли, что отделить их друг от друга стало уже почти невозможно.

Кроме доверчивости и щедрости – англичане еще чрезвычайно чувствительны ко всяким страданиям на социальной почве. Как люди с сильно развитой общественностью, они чутки ко всему, что могла создать неуклюжая общественность других стран.

Если вы проповедуете, скажем, что у всякого петуха есть Испания, и если вас хотят засадить за это в сумасшедший дом, – приезжайте в Англию, расскажите на перекрестке о своих «страданиях» – и рассчитывайте на целый ливень пенсов.

Всеми этими тремя обстоятельствами пользовались многие ловкие люди.

Лондон (От нашего корреспондента)

25 ноября (8 декабря)

Россия понесла колоссальную потерю: умер Г. Спенсер. Говорю: Россия, ибо ни для кого он не был так близок, как для нас. Когда в Англии его еще почти никто не знал и он должен был ходить со своими рукописями от одного издателя к другому, всюду получая отказы, – имя его гремело по Руси и под могучим пером Н. К. Михайловского с детства сроднилось с нашими душами.

В Англии его и теперь читают только специалисты, у нас на нем воспиталось целое поколение – и теперь в беглой заметке я, конечно, не могу говорить ни о чем ином, кроме смысла этого воспитания.

Он пришел к нам после 60-х годов. Это время у нас уже сдается в архив под ярлычком утилитаризма, – и напрасно. Это – эпоха веры в разум, в его силу, в его призвание царить над миром. Писаревщина – это измерение всех жизненных явлений аршином голого разума, причем признается в качестве постулата, что все разумное – полезно. Что разумность и утилитарность – синонимы. Что ежели, кроме мыслительности, вытравить из человека все его остальные духовные проявления, то человек этот будет счастлив.