Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

спал. Хапиза уже не было дома. Это была ее первая ночь вне дома, и сначала она не могла понять, где она и что произошло.

А когда поняла, то растерялась. В соседней комнате на шубе, расстеленной на полу, вповалку спали все шестеро братьев. Четверо, кроме старших, Гамида и Наби, даже не сняли дневной одежды. Так и спали в куртках и башмаках. «Что же я буду с ними делать?» — схватилась за голову Парзилат и вдруг расхохоталась, вспомнив, как вечером они, словно привязанные, ходили за ней и недоумевали, отчего им нельзя спать с ней вместе.

«Почему Мирзе можно, а нам нельзя?»

По обычаю невеста три дня не должна заниматься хозяйственными делами. Но как тут устоишь, если в доме такой беспорядок? И Парзилат решила нарушить эту традицию. «Мало ли что, — упрямо думала она, — человек придумал — человек и отменит. Вай аллах, что же мне надеть? Нельзя же приниматься за уборку в наряде невесты!» Конечно, родители должны были бы принести ее одежду. Но они не появлялись. Может быть, обиделись. А может быть, делают вид: ведь порядочные родители не должны показывать своей радости. Это бы означало, что они с трудом сбыли дочь с рук. Нет, Майсарат не такая уж глупая женщина. А гордости у нее столько, что если бы эта гордость превратилась в тесто, из него можно было испечь хлеб для трех аулов. Поэтому Майсарат в это самое утро навзрыд рыдала на солнечной веранде. И неважно, что слезы не шли из глаз. Для чего же тогда кончики платка! Никто же не проверит, не подставит ладонь, да и слезы не алмазы, незачем их собирать.

Майсарат была безутешна. «Моя ласточка утренняя! Очаг и чирах моего дома! Пусть у меня отсохнут ноги за то, что в тот день пошли на мельницу! Обманули тебя, доверчивая душа, заманили в дом, что полон детьми, как казан хинкалом».

«Бедная Майсарат, как бы она не умерла с горя», — говорили соседки. И непонятно было, то ли они в самом деле сочувствуют, то ли смеются над ней.

А Парзилат в это время в доме мужа примеряла мужскую одежду. В брюки Мирзы она ушла с головой. Потонула она и в одежде Гамида и Наби. Только брюки и куртка среднего, Махача, пришлись ей впору. «Могло быть и хуже», — обрадовалась она, довольная, что хоть одежда четвертого по счету, а не самого младшего брата, оказалась ей впору, значит, не такая уж она маленькая.

Но пора будить ребят. «Дети, вставайте! Петух поет, зарю будит», — склонилась она над спящими братьями. Но те и бровью не повели. Они лежали, разметавшись, спутавшись одной большой лохматой грудой, и стертый в носке ботинок одного упирался в румяный лоб другого. «Дети, пора вставать! Петух поет, зарю будит», — громче повторила она и потрясла за плечо старшего, Гамида. Но крик ее ударился как горох о четыре стены, а Гамид даже не пошевелился.

«Дети, пора вставать, петух пропел, утро во дворе», — закричала она в третий раз, сильнее прежнего. Неизвестно, сколько она так кричала, может быть, десять раз, а может, и все сто. Она уже охрипла, пот катился градом со лба, а все шестеро братьев невозмутимо спали.

«Вай аллах, да их и пушкой не добудишься, — подумала Парзилат. — Слыхала я, будто спят иногда мертвым сном. Видно, это и есть тот самый сон». И она, отступив, решила сначала разбудить мужа. Но и здесь ей пришлось пролить столько пота, сколько сходит с человека за полный летний день косьбы на участке, где поместилось бы десять домов. Наконец, когда бедная Парзилат уже совсем было отчаялась, глаза ее остановились на медной кастрюле. Она схватила две крышки и стала бить их друг о друга над самой головой мужа. Этот «оркестр» подействовал на Мирзу. Он приоткрыл один глаз, чистый, как утренняя заря, и пробурчал: «Махач, не мешай мне спать».

Но Парзилат не растерялась. Она еще яростнее забила крышками, и несчастный муж вынужден был спустить ноги с постели.

— Парзилат! — радостно воскликнул он, сквозь слипшиеся веки узнавая жену. Тут уж и сон слетел с него.

Таким же путем были разбужены братья. Мало ли, долго ли пришлось Парзилат трясти крышками над их сонными головами, судить не нам. Но когда они встали, петух уже не пел свою песню, а, важно закинув голову с кровянисто-красным гребнем, вышагивал по крыше, мирным клекотом сзывая кур, а на перьях его распущенного хвоста играли солнечные лучи.

Когда братья, вялые и сонные, расселись за столом, Парзилат обратилась к ним с целой речью.

— Ребята, — сказала она. — Раз я пришла к вам в дом и ваш старший брат Мирза стал моим мужем, значит, и все вы мои братья. Сколько в сказках всегда бывает братьев, кто помнит?

— Семь! — оживились ребята. А Мирза невольно залюбовался женой. Какая она симпатичная и молоденькая в этой мальчишеской одежде. Еще лучше, чем в свадебном наряде. И как он раньше мог не замечать ее.

— А у семерых братьев кто бывает? — лукаво продолжала девушка.

— Сестра! — дружно подхватили ребята.

— Правильно, сестра. И семеро братьев в сказке очень любили свою сестру. Защищали ее и помогали во всем.

Все шестеро братьев внимательно и чуть настороженно смотрели на нее: куда она клонит? Они уже предчувствовали, что не зря жена их старшего брата завела этот разговор о сказках.

— С завтрашнего дня, — продолжала Парзилат, окидывая глазами братьев и в свою очередь наблюдая, как они реагируют на ее слова, — мы встаем с первым криком петуха. Иначе день будет коротким, а ночь длинной. А все умные люди старались сделать наоборот. Верно я говорю, ребята?

— Ве-верно, — неуверенно протянули старшие Гамид и Наби. Младшие молчали.

— Я вижу, большинство против. Или это мне показалось? Я вижу, что показалось. Но… давайте лучше проголосуем.

— Тогда мы должны избрать и секретаря собрания, — вмешался Мирза, он уже тоже включился в игру.

— А какое это будет собрание: пионерское или комсомольское? — серьезно спросил Гамид. — Среди нас четыре комсомольца и три пионера.

— Только один дада партийный, — вставил слово Наби.

— Вот что я думаю, ребята, — сказала Парзилат, раскладывая по тарелкам еду. — Комсомольские собрания мы будем собирать в особо торжественных случаях, А когда мы будем решать хозяйственные дела нашей семьи, мы будем созывать… ну… семейно-производственные, что ли. Кто против? Единогласно. На повестке дня сегодня два вопроса: семейная дисциплина и хозяйственные дела. Первое слово имею я сама. Вот что, ребята, все вы хорошие и красивые. А вот живете, честно признаться, некрасиво.