Савитри - Ауробиндо

сердца звука изливало

Напряжения, трепещущие тайной богов.

Дух счастливо в ветре скитался,

Дух размышлял в листьях и в камне;

Голоса мыслящих инструментов сознательных

По краю тишины блуждали живому,

И из какого-то глубокого языка вещей бессловесного

Неизмеримые, невыразимые гимны взлетали,

Переводя на звуки Неведомое.

Альпинист на незримой лестнице звуков,

Музыка стремилась не по тем немногим ступенькам старающимся,

Что в скоротечных струнах блуждают,

Но изменяла свои вечно новые неисчислимые ноты

В непредвиденного открытия страсть

И свои прежние незабытые экстазы хранила

Растущим сокровищем в мистическом сердце.

Сознание, что стремилось сквозь каждый крик

Неисследованного желания и притягательности,

Находило и снова неудовлетворенные глубины искало,

Словно в неком глубоком тайном сердце охотясь,

Чтобы некое утерянное или упущенное блаженство найти.

В тех далеко летящих симфониях она могла слышать,

Прорываясь сквозь колдовства восхищенного чувства,

Божественной души лирический вояж,

Среди пены и смеха ее челн манящий

Очарованием островов невинной Цирцеи,

Приключениями прекрасными и безопасными

В странах, где Чудо-сирена свои соблазны поет

С ритмичных утесов в вечно вспененных морях.

В гармонии первозданного зрения

От нашего ограничивающего луча мысли избавленная

И от нежелания наших ослепленных сердец

Обнять Божество в каком бы то ни было облике,

Она безошибочно и ясно видела всю Природу чудесную.

Наполненные всеобщим пиром прекрасного

Фибры ее существа тянулись дрожа

И требовали глубокого объединения со своими внешними самостями,

И из струн сердца, сделанных чистыми, чтоб уловить все тона,

Тонкие прикасания Неба извлекали без устали

Более живые восторги, чем вынести жизнь земли может.

Что на земле было б страданием, здесь блаженством феерическим было.

Все что здесь есть лишь страстный намек и оттенок мистический,

Внутренним пророком предсказанный, что постигает

В чувственных вещах дух восторга,

Превратилось в большую сладость, чем сейчас быть может пригрежена.

Могучие символы, стресса которых боится земля,

Трепеща, ибо она не может понять

И должна их хранить тусклыми в величественных и странных формах,

Были здесь основным лексиконом бесконечного разума,

Переводящим вечного блаженства язык.

Здесь восторг был делом обычным;

Очарования, плененный трепет которых,

Наше человеческое удовольствие, есть нитка оброненная,

Лежат, символичные формы, беззаботный орнамент,

На богатой парче платья Бога вышитый.

Все, что несло форму, было домами пригреженными,

Куда проникал разум, чтобы глубокую физическую радость измерить;

Сердце было факелом, засвеченным от бесконечности,

Члены были дрожащей густотою души.

То были предместья, владения первые,

Необъятные, но наименьшие и наименее ценные,

Самые слабые экстазы бессмертных богов.

Выше ее видение плыло и знало,

Допущенное сквозь большие сапфирные ворота открытые

По ту сторону в широту света,

Это были лишь роскошные декоративные двери

В миры более благородные, более счастливо прекрасные.

Нескончаемый стремился подъем тех небес;

Царство за царством воспринимал ее взор воспаряющий.

Затем на том, что казалось восхождения венцом,

Где конечное и бесконечное были едины,

Освобожденная, она увидела места могучих бессмертных,

Что живут для небесной радости и правят

Немеркнущего Луча регионами средними.

Великие фигуры божеств сидели в бессмертных рядах,

Нерожденный взор к ней склоняли

Сквозь прозрачность хрустального пламени.

В красоте тел, линиями восторга написанных,

Образы источающей блаженство чарующей сладости,

Ноги, блестящие на солнечнокаменных площадях разума,

Виночерпии Неба разносили кругом вино Вечного;

Путаница светлых тел, движимых душ,

Чертящих близкий и сплетенный восторг,

Гармоничная поступь живых, соединенных навеки

В страстном единстве мистической радости,

Словно лучи солнца, живыми и божественными сделанные,

Золотогрудые богини Апсары

В рощах, залитых серебряном диском блаженства,

Что плывет сквозь светлую сапфирную грезу,

В освещенных золотыми членами облаках одеяний,

И мерцающие шаги, по феерическим травам ступающие,

Девственные движения вакхических невинностей,

Которые свой разгул принимают за танец Бога,

Кружились, соединенные на пиршествах сердца, залитых луною.

Непогрешимые художники форм безупречных,

Магические строители звука и ритмических слов,

Ветроволосые Гандхарвы пели

Оды, что формируют вселенскую мысль,

Строки, что срывают вуаль с лица Божества,

Ритмы, что несут моря мудрости звуки.

Фигуры бессмертные и светлые лики,

Наши великие предки в тех великолепиях двигались;

Безграничные в силе и светом исполненные,

Они наслаждались чувством всего, ради чего мы стараемся.

Провидцы высокие, поэты возвышенные видели вечные мысли,

Что, с высот путешественники, к нам прибывают,

Деформированные нашими поисками, искаженные одевающим разумом,

Как боги, обезображенные острой болью рождения,

Великие слова ловили, что здесь — лишь слабые звуки,

Схваченные смертного языка трудным восторгом.

Силы, что спотыкаются, и грешат, были богами, спокойными, гордыми.

Там, как молния, полыхая славой и пламенем,

Плавясь в волнах симпатии и видения,

Ударенная как лира, что пульсирует для блаженства других,

Влекомая канатами экстазов неведомых,

Ее человеческая природа была в обмороке от восторга небес;

Она замечала объятия, земле недозволенные, и ощущала

Вечные глаза свободной от вуали любви,

Поднималась все выше, достигала за уровнем уровень,

За пределы того, что произнести может язык и разум пригрезить:

Бесконечного размаха миры венчали суматоху Природы.

Там была более великая спокойная сладость,

Поле более тонкого эфира глубокого

И схема более могучая, чем может дать самый небеснейший смысл.

Там дыхание несло поток разума видящего,

Форма была тончайшей одеждой души:

Цвет был видимым тоном экстаза;

Фигуры, полуматериально зрением видимые,

Но при том осязаемые сладостно,

Делали ощутимым касание внутри живущего духа.

Высоко совершенное чувство озаренное жило,

Внутреннего луча счастливый вассал,

Каждое ощущение было Вечного могучим ребенком

И каждая мысль была сладко пылающим богом.

Воздух был светящимся чувством, звук — голосом,

Свет солнца — зрением души, лунный свет — ее грезой.

На живой основе бессловесного покоя широкой

Все было могучей и светлой радостью.

В те высоты взлетал ее дух,

Как взмывающая птица, что, незримая, поднимается,

Оглашая подъем своего сердца трепещущего

Мелодией в паузе сомкнутых крыльев,

Что вылетает дрожа в ее последнем крике довольном,

И она замолкает, излив свою душу,

Избавившись от бремени восторга на сердце.

Переживание по красочной груди радости поднималось

К недосягаемым сферам в духовном полете.

Там Время как одно с Вечностью жило;

Необъятное блаженство соединялось с прекрасным покоем.

Как тот, кто в море блаженства и великолепия тонет,

Безмолвная в лабиринте тех миров удивительных,

Повернувшись, она увидела живой их источник и центр,

К их очарованию ключ, их восторгов начало,

И узнала в нем прежнего, который ловит наши жизни,

Плененные в его безжалостные и ужасные сети,

И вселенную своим тюремным лагерем делает,

И делает в своих пустых и огромных просторах

Тщетным кругом труд звезд,

И смерть — концом каждой человеческой дороги,

А горе и боль — платой за человеческий труд.

Тот, кого ее душа повстречала как Смерть и как Ночь,

Сумму всей сладости вобрал в свои члены