Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

8-го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер,судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот,вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвавПьера: celui qui n`avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И,равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеруприлично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыларота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День былясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлалсянизом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дымподнимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но совсех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видетьПьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами иизредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и неузнавал знакомых кварталов города. Кое-где виднелись уцелевшие церкви. Кремль,неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи веселоблестел купол Ново-Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттудаблаговест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздникрождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: вездебыло разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредкаоборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.

Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но зауничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, чтонад этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердыйфранцузский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильнымирядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; ончувствовал это по виду какого-то важного французского чиновника в парнойколяске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал повеселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и вособенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликаяпленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взятодними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей;казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответыего, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui quin`avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперьвели куда-то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что всеостальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куданужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестнойему, но правильно действующей машины.

Пьера с другими преступниками привели на правую сторонуДевичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом.Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и вкотором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцогЭкмюльский.

Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьераввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, еговвели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.

Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу.Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся скакой-то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:

— Qui etes vous? [Кто вы такой?]

Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова.Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известныйсвоей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгийучитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал,что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, чтосказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался;открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чемПьер успел на что-нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки налоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.

— Я знаю этого человека, — мерным, холодным голосом,очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод,пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.

— Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vousai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас. ]

— C`est un espion russe, [Это русский шпион, ] — перебил егоДаву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметилПьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстрозаговорил.

— Non, Monseigneur, — сказал он, неожиданно вспомнив, чтоДаву был герцог. — Non, Monseigneur, vous n`avez pas pu me connaitre. Je suisun officier militionnaire et je n`ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество…Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжализ Москвы. ]

— Votre nom? [Ваше имя?] — повторил Даву.

— Besouhof. [Безухов. ]

— Qu`est-ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мнедокажет, что вы не лжете?]

— Monseigneur! [Ваше высочество!] — вскрикнул Пьер необиженным, но умоляющим голосом.

Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколькосекунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде,помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установилисьчеловеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовалибесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что онибратья.

В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову отсвоего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был толькообстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его;но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.

— Comment me prouverez vous la verite de ce que vous medites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] — сказал Даву холодно.

Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу,на которой был дом.

— Vous n`etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что выговорите. ] — опять сказал Даву.