Море сновидений. О муравьях и динозаврах. Песня кита. Удержать небо - Лю Цысинь

была просто ослепительной, хоть и не имевшей ровно никакого размера, точкой света в космосе.

– Пульсар, – сказал китайский председатель.

Останки сверхновой, стремительно вращающаяся нейтронная звезда, обнаженная горячая точка на ее плотной поверхности, превращающая ее в космический маяк; при каждом обороте луч, испускаемый этой горячей точкой, пронизывает пространство и, проносясь через Солнечную систему, дарует Земле краткий миг дневного света.

– Осмелюсь напомнить, – сказал Генеральный секретарь, – что частота пульсаров куда выше. К тому же они не излучают видимого света.

– Высокая частота обусловлена тем, что нейтронная звезда сохраняет угловой момент бывшей звезды, – ответил, прикрывая глаза рукой и изо всех сил пытаясь приноровиться к сумасшедшему ритму мира, президент США. – Вероятно, зеркало каким-то образом умудрилось ослабить этот импульс. Что касается видимого света… Неужели вы считаете, что зеркало не может этого сделать?

– Нужно учитывать еще кое-что, – сказал китайский председатель. – Нет никаких оснований полагать, что темп жизни всех существ во Вселенной такой же, как у человечества. Ритм их музыки может быть на совершенно другой частоте. Обычный ритм зеркала, например, может превышать даже тактовую частоту самых быстродействующих наших компьютеров.

– Да, – согласился президент США и кивнул. – Нет также никаких оснований полагать, что их и наш видимый свет относится к одному диапазону электромагнитного спектра.

– То есть вы считаете, что музыка зеркала адаптирована к возможностям человеческого восприятия? – недоверчиво спросил Генеральный секретарь.

Китайский председатель покачал головой:

– Не знаю. Но ведь она должна на чем-то основываться.

Мощный луч пульсара пронзал пустое небо, как жезл длиной в 4 триллиона километров, продолжая расти со скоростью света. На этом ее конце начался солнечный концерт, исполняемый на Солнце незримыми пальцами зеркала и со скоростью света передаваемый в просторы космоса.

Солнечная музыка

Шорох, похожий на радиопомехи в приемнике или бесконечный накат волн на песок, непроизвольно наводил на мысль о полной затерянности среди бескрайнего хаоса и беспорядка. Звук продолжался более десяти минут, не меняясь.

Всеобщее молчание нарушил президент России:

– Я же говорил, что мы не сможем понять их музыку.

– Слушайте! – вскинулся Клайдерман, указывая пальцем в небо, но все остальные далеко не сразу расслышали мелодию, которую давно уже уловил его тренированный слух. Простое сочетание всего двух нот, напоминающее тиканье часов. Эти сочетания повторялись через довольно продолжительную паузу. Затем подключилось другое созвучие из двух нот, и третье, и четвертое… парные музыкальные интервалы, непрерывно появляющиеся из хаоса, как светлячки в ночи.

Затем родилась новая мелодия, из четырех нот. Все повернулись к Клайдерману, который внимательно слушал и, кажется, что-то понимал. А четырехзвучные музыкальные фразы все множились и множились.

– Ну-ка! – вдруг воскликнул он, обращаясь к главам государств. – Давайте все мы постараемся запомнить такт из двух нот. – Все мировые лидеры послушно напряглись, каждый выбрал такт из двух нот и сосредоточил умственную энергию на том, чтобы запомнить его. – Отлично, – сказал через некоторое время Клайдерман. – Теперь сосредоточьтесь на фразе из четырех нот. Но побыстрее, иначе музыка станет слишком сложной, и мы уже не сможем различить отдельные созвучия… Да, вот это. Кто-нибудь слышит то, на что я намекаю?

– Первая половина – это та пара нот, которую я запомнил! – объявил президент Бразилии.

– А моя пара – вторая половина! – подхватил премьер-министр Канады.

Стало ясно, что каждая музыкальная фраза из четырех нот состоит из двух предыдущих пар нот, по мере того как фразы из четырех нот множились, исполнение отдельных пар как будто прекращалось. Затем последовали фразы из восьми нот, аналогичным образом сформированные из наборов фраз по четыре ноты.

– Что вы слышите? – спрашивал Генеральный секретарь тех, кто сидел рядом с ним.

– Первобытный океан, озаряемый вспышками молний и отсветами извержений вулканов, и крохотные молекулы, слипающиеся в более крупные… конечно, это всего лишь игра моего воображения, – сказал китайский председатель.

– Не ограничивайте свое воображение Землей, – вмешался президент США. – Объединение этих молекул может происходить в туманности, светящейся звездным светом. А может быть, это вовсе не молекулы, а ядерные вихри внутри звезды…

Затем последовала пронзительная фраза из нескольких нот, которая повторялась, как яркая искра в тусклом хаосе.

– А вот это, мне кажется, изображает фундаментальную трансформацию, – сказал китайский президент.

Затем вступил новый инструмент – ровный струнный голос, похожий на скрипку, – который повторял нежную тень основной темы мелодии.

– Это уже прямой намек на деление, – сказал русский президент.

И тут же непрерывная мелодия скрипичного голоса стала плавно меняться, как мог бы, наверно, меняться свет, совершая криволинейное движение. Премьер-министр Великобритании повернулся к китайскому председателю:

– Позаимствую ваш образ: в этом океане уже что-то плавает.

В какой-то момент фоновая тема, о которой слушатели почти забыли, начала меняться. Вместо монотонного шума волн в ней теперь звучали неравномерные порывы шторма, обрушивающегося на голую скалу, но быстро перешедшие в ровное унылое завывание ветра.

– Пловец попал в новую среду. На сушу, а может быть, и в воздух, – сказал президент США.

Затем все инструменты на короткое мгновение заиграли в унисон, исполнив стремительное крещендо, дошли до ужасающей громкости, наводящей на мысль о гигантской природной катастрофе, а затем оркестр резко смолк, и остался только одинокий шум прибоя. В него понемногу начали вплетаться парные созвучия, которые постепенно становились все сложнее; первая часть повторялась…

– Наверняка мы только что услышали великое вымирание, а теперь идет возрождение жизни.

После еще одного продолжительного и напряженного процесса океанский пловец отважился испытать другую среду обитания. Постепенно мелодия становилась величественнее и сложнее, а интерпретация тем – все разнообразнее. Одни представляли себе реку, несущуюся вниз по склону, другие – продвижение великой армии по обширной равнине, третьи видели вздымающиеся во тьме космоса туманности, захваченные вихрем черной дыры, но все сходились на том, что музыка выражала какой-то грандиозный, эволюционный процесс. Тема развивалась очень долго, незаметно прошел час, и лишь тогда она наконец начала меняться. Мелодия постепенно разделилась на две соперничающие части, которые дико врезались друг в друга или перепутывались…

– Классический стиль Бетховена, – заявил Клайдерман, который почти все время молчал, погрузившись в величественную музыку.

– Как будто флот пробивается сквозь громадные морские волны, – сказал Генеральный секретарь.

– Нет, – возразил президент США, мотнув головой. – Вы не правы. Ведь явно эти две силы, по существу, не отличаются одна от другой. Я думаю, что это битва, охватывающая целый мир.

– Постойте! – вновь потерял терпение японский премьер-министр. – Неужели вы всерьез считаете, что способны постичь совершенно чуждое искусство? Вряд ли ваше толкование этой музыки может чем-то отличаться от рассуждений коровы по поводу лиры.

– Я считаю, что в основе толкования ее сути мы правы, – ответил Клайдерман. – Математика и музыка – универсальные языки космоса.

– Думаю, это нетрудно будет выяснить, – сказал Генеральный секретарь. – Сумеем ли мы предсказать тему или стиль следующей части?

– Я думаю, – сказал после минутного раздумья председатель Китая, – что следующим будет выражение религиозного восторга, а мелодия будет обладать строгой архитектурной красотой.

– Вы имеете в виду что-то наподобие Баха?

– Именно.

Так