Врангель - Борис Соколов

Пасмурный день. Издали видно большое количество судов, пришедших из России. Палубы усеяны народом. „Саратов“ стоит с некоторым креном.

Развозим провиант. Я собираю сведения о женщинах и детях по поручению графини Е. М. Гейден. Всюду на пароходах знакомые. Спускают веревки, пустые банки, из иллюминаторов тянутся руки. Вы не видите скрытого тентом лица, видите только растопыренные пальцы. Всовываете в них хлеб, банку молока, коробку папирос. Пальцы, как спрут, сжимаются, исчезая с „добычей“…

Смеркалось. Продолжали объезд эскадры. Самое больное впечатление производит „Рион“ (где находится H. H. Львов). „Рион“ стоял высокой черной тюрьмой. Вместо трапа болталась веревочная лестница. Послали на веревках наверх разную мелочь. Я говорил (кричал) с Н. Н. Львовым и другими знакомыми. Все они были возбужденные.

Совсем стемнело. С „Саратова“ сняли офицера, жениха одной барышни. Графиня М. И. Мусина-Пушкина с „Петра Эгира“ вывозила раненого сына и осталась на „Петре Эгире“. Снять ей сына удалось только в 4 часа утра. Прибыли к Галатскому мосту в 9 часов вечера».

Во время этого объезда бухты Чебышев увиделся и с главнокомандующим:

«Подъезжали к „Корнилову“, где Врангель. С парохода съехал епископ Вениамин с отцом Георгием Спасским.

Поднялся один на „Корнилов“. Врангеля видел недолго, потому что боялся, что уйдет катер. Врангель сидел в большой кают-компании за длинным широким столом, на котором были разложены карандаши и бумага, как для заседания. На мой единственный вопрос Врангель ответил:

— Дела не брошу, буду бороться до конца. Армия не распадется, — это национальная Россия; около армии все могли бы объединиться — вот в нескольких словах мой план.

На лице Врангеля серый оттенок, в глазах — лихорадочный блеск».

Барон теперь ощущал себя не только военным, но и политиком. По его убеждению, армия должна была сохраниться в изгнании, чтобы стать центром консолидации всех здоровых сил русской эмиграции, а в перспективе — и самой России. Похоже, Петр Николаевич искренне верил, что не за горами то время, когда русский народ образумится и восстанет против большевиков. Вот тогда и пригодятся галлиполийцы, чтобы высадиться десантом где-нибудь на юге России.

В интервью, данном представителям русской и иностранной прессы 19 ноября 1920 года, Врангель заявил:

«Я буду находиться при войсках и продолжать жить на крейсере, пока войска продолжают оставаться на судах. Правительство, значительно сокращенное, будет ведать вопросы, вытекающие из создавшегося положения. Все заграничные представительства остаются на местах.

Я глубоко убежден, что армии нашей в самом недалеком будущем придется снова сыграть громадную роль в борьбе с большевизмом, который, не довольствуясь успехами, достигнутыми на юге России, будет стремиться к осуществлению основной своей задачи — зажечь мировой пожар».

Между тем оснований для подобного рода планов было еще меньше, чем в Крыму. Там, по крайней мере, была хотя бы теоретическая возможность создать «опытную ферму», привлекательную для остальной России. Галлиполийские лагеря, где люди существовали почти на грани выживания, на скудные пайки, отпускаемые французским интендантством, в качестве «опытной фермы» никак не годились. Русская эмиграция была расколота, причем в ее либеральных и демократических кругах существовала сильная оппозиция Врангелю. Не было единства даже среди монархистов, которые разделились на приверженцев великих князей — Николая Николаевича и Кирилла Владимировича. Врангель поддерживал «николаевцев», но стремился к тому, чтобы объединить сторонников обоих членов императорской фамилии. Что же касается иностранной интервенции, то ее не удалось добиться даже тогда, когда белые армии контролировали обширные российские территории, а теперь надежды на нее стали совсем призрачными.

Но Врангель привык командовать офицерами и солдатами. Он не мыслил себя вне армии. Чтобы было кем командовать, он сохранял армию и убеждал себя и других в том, что рано или поздно она будет востребована русским народом.

В эмиграции Врангель жил скромно, наравне с подчиненными снося тяготы полунищенского быта. 20 ноября 1920 года журналист Чебышев отметил в дневнике: «Врангель сегодня, говорят, нездоров. На „Корнилове“ плохая еда. Там питаются не лучше, чем на обыкновенных „беженских“ транспортах».

Через три дня H. H. Чебышев обедал и разговаривал с Врангелем на корабле. После этой встречи он сделал дневниковую запись:

«На „Корнилове“ масса офицеров, как несколько дней тому назад. Врангелю нездоровится. Перед обедом говорили о печати. Денег нет.

…Разговор о судьбе армии. Армию рассредоточат в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе… К концу обеда приехал английский адмирал. После обеда я имел получасовую беседу с Врангелем в его каюте. Маленькая каюта, убранство которой мало напоминает комфорт кают английских судов. Крашеный белый шкаф, койка, на столе икона. Лежит французская книга „Европейский хаос“. На стене висит платье, на полу потертый желтый чемодан. На столе разложен туалетный несессер.

Я спросил Врангеля, сохраняет ли он звание „правителя“. Он ответил:

— Оно отпадает само собой. Был правитель Юга России. Нет Юга России как общерусской территории, неподвластной большевикам, стало быть, нет и правителя.

После довольно длинного разговора о конце Крыма Врангель немного помолчал и сказал:

— Теперь наступает минута, когда придется некоторое время, быть может, довольно продолжительное, действовать не оружием, а словом, — в дело должна вступить печать.

Он просил меня переговорить по этому поводу с Вернадским и адмиралом Б. (вероятно, имеется в виду контр-адмирал А. Д. Бубнов. — Б. С.).

Я не понял, при чем тут Б., но говорил с ним. Он пришел ко мне в каюту Врангеля. Б. в разговоре высказал недоумение по поводу того, как осведомляется относительно наших дел общественное мнение.

— Помилуйте, — сказал Б., — я в четверг выехал из Софии. Там знали только то, что было о крымской эвакуации в большевистских газетах. А в них говорилось, что Врангель, захватив казенные деньги, бежал из Севастополя!

Так заносились в сознание европейского общественного мнения первые слова трагедии».

Чебышев постепенно стал одним из главных советников Врангеля. Сам барон так объяснил это Николаю Николаевичу: «Струве нет, Кривошеин уезжает в Париж. Мне нужны часто советы по общеполитическим вопросам. Со стороны виднее. Продолжайте, пожалуйста, в свободное время приезжать, когда найдете нужным, лучше всего вечером, для чего я буду в указанное время присылать за вами катер…»

По мнению Чебышева, Врангель переживал тяжелое время:

«…надо было втиснуть живую вооруженную силу, армию, в необычные условия заграничного „прозябания“ на беженском положении и в то же время видоизменить условия так, чтобы армия сохранилась преимущественно как военная организация. Совещания проходили нервно, бурно.

Врангеля союзное командование не пускало на берег. В крайнем случае, разрешало съехать куда-то далеко и гулять в штатском платье. Врангель отмахивался от таких „льгот“.