Врангель - Борис Соколов

«На лото междусоюзная власть пошла, в конце концов, с гонениями. Тогда два русских беженца решили использовать местных тараканов: были открыты тараканьи бега. Тараканы бегут, запряженные в тележки, бегут, испуганные электрическим светом. На номера, то есть на тараканов, ставят, как на лошадей.

Англичанин, к которому пришли за разрешением, мгновенно, как спортсмен, проникся целесообразностью идеи:

— Вот это именно то, что было нужно!.. Вот этого у нас, действительно, не хватало.

Он не шутил, говорил совершенно серьезно.

Я как-то зашел взглянуть на тараканьи бега. Ростовское скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих лошадей, прогорело из-за дороговизны кормов. Тараканов прокормить дешевле, и они сразу завладели симпатиями публики.

Огромная зала с колоссальным столом посередине. Стол заменяет ипподром. Это кафародром. На нем устроены желобки, по желобкам бегут тараканы, запряженные в проволочные колясочки. Вокруг жадная любопытствующая толпа с блестящими глазами. Самые настоящие, черные тараканы, но изумительно крупной величины.

— В банях собираем, — объясняют владельцы.

У некоторых свои „конюшни“, тараканов приносят в коробках.

Выдачи тотализатора доходили до ста лир (тысячи франков).

1 мая закрыли лото, около которого кормились несколько тысяч русских (в качестве служащих), а через два-три дня открыли тараканьи бега».

Неизвестно, знал ли Врангель о «тараканьих бегах». Возможно, Чебышев всё же не рассказал главнокомандующему об этой экзотике, щадя его чувства.

Влияние главнокомандующего на армию постепенно падало, особенно в казачьих частях. Уже 19 ноября на Лемносе собрались все наличные члены Кубанской рады, и кубанским атаманом был избран генерал В. Г. Науменко, находившийся в то время в Сербии. 20 ноября он записал в дневнике: «Сегодня получил из Константинополя телеграмму Скобцова об избрании меня в атаманы. Придется согласиться, так как в такое тяжелое время отказаться нельзя. Кубанцы совсем в загоне». 27 декабря 1920 года в Константинополе Науменко встретился с Врангелем. Он заявил о том, что своей главной задачей считает переезд казаков в Сербию и Болгарию и организацию Кубанского войска вне России. Врангель на выборах кубанского атамана поддерживал кандидатуру Фостикова, но потерпел неудачу. Впоследствии Науменко отстранил Фостикова от командования Кубанской дивизией в Сербии. По инициативе Науменко был создан Союз трех казачьих войск — Дона, Кубани и Терека. Войсковые атаманы и представители казачьих правительств 1 января 1921 года в Константинополе подписали соглашение и выработали декларацию, согласно которой будущая Россия мыслилась как демократическая республика, которую утвердит Российское учредительное собрание.

В январе 1921 года Врангель и Науменко встречались десять раз. Барон предлагал либо рассеять казаков по Европе, либо переселить в Грузию, либо перебросить казачьи части на Кавказ и далее в родные станицы, где они должны были организовать восстания. Все эти прожекты Науменко отверг. Врангель требовал внести в декларацию об объединении Дона, Кубани и Терека упоминание о руководящей роли главнокомандующего или, наоборот, о ликвидации Севастопольских соглашений июля 1920 года, регламентирующих статус казачьих формирований в Крыму. В качестве альтернативы казачьему объединению Петр Николаевич предложил создать Русский совет. Науменко охарактеризовал Врангеля в дневнике: «Будучи талантливым командующим, он удивительно легкомыслен в остальном». Атаман припомнил, что еще в Крыму слышал от Врангеля выражение недоверия к казачеству — тот заявил на одном из совещаний по поводу неудачи десанта Улагая на Кубани в августе 1920 года: «Это к лучшему, после этой неудачи казаки должны понять, что одни они ничего не могут сделать. Следующий десант он подготовит иначе и побольше частей не казачьих».

По инициативе Науменко в 1921 году более двенадцати тысяч кубанцев были перевезены с Лемноса в Югославию, а оттуда расселились по многим странам. Фактически они оказались вне контроля Врангеля.

В марте 1921 года в России произошло Кронштадтское восстание, породившее среди галлиполийцев надежду на скорый крах большевиков. H. H. Чебышев вспоминал: «Нас, конечно, интересовал вопрос, под каким политическим флагом поднято восстание в Кронштадте. Вопрос этот интересовал, однако, лишь нас, штатских политиков. Русские же белые офицеры откликнулись на события совершенно иначе. Их совсем не интересовали „платформы“, „флаг“, „программа“, им было всё равно, кто подымал восстание, хотя бы эсэры: офицеры хотели ехать им помочь, драться вместе с „кронштадтцами“, кто бы они ни были и что бы ни исповедовали. Ко мне группами в бюро приходила военная молодежь, прося помочь добраться до Кронштадта. Молодежь обнаруживала чуткий политический инстинкт, легший в основу всей Белой борьбы, которая велась не за определенный политический режим, а за физическое спасение России. Надо было тело России спасти от смерти».

Однако восстание было жестоко подавлено войсками под командованием M. H. Тухачевского. Затем та же участь постигла выступления на Тамбовщине и в других губерниях. Введение нэпа, отмена продразверстки уменьшили недовольство крестьян большевистской властью и выбили почву у массового антисоветского движения. Надежды на то, что галлиполийцам удастся с боями вернуться на родину, таяли с каждым месяцем. Тем не менее авторитет Врангеля среди константинопольских эмигрантов оставался высоким. Н. Н. Чебышев вспоминал: «Врангель в Константинополе царил. Царил морально. Он пользовался престижем на верхах, популярностью в массах, и русских, и туземных. Супруги Врангели были нарасхват — ни одна вечеринка, ни один обед, устраиваемые в кругах верховных комиссаров, на судах межсоюзной эскадры, не обходились без П. Н. и О. М. Врангель… Среди беженцев Врангель пользовался популярностью, которая передавалась иностранцам и местному населению. На улице его встречали радостные улыбки. В общественных местах, в садах оркестры, видя его, подымались с мест и играли Преображенский марш. Публика, в том числе иностранные офицеры, принимали участие в овациях. К О. М. Врангель в Галлиполи являлась депутация местной армянской колонии с просьбой освободить армян от греческой воинской повинности».

Чебышев объясняет причину притягательности личности барона: «У Врангеля было редкое соединение: он импонировал и в то же время привлекал к себе сердца. И в сношениях с людьми не упускал никогда русского интереса, во время беседы ли с американским адмиралом, или с маленьким беженцем, явившимся к нему с просьбой. Под теплой оболочкой личного обаяния он хранил холодный расчет государственного человека, соотносящего свои поступки с будущим вверенных ему судьбой масс и далекой страны, к которой стремились его помыслы».

Барон смог подняться над собственной сословной принадлежностью и политической приверженностью, стремясь консолидировать все эмигрантские силы. Чебышев пишет:

«Он понял, что необходим политический центр, орган, представляющий зарубежную Россию, учреждение, где были бы представлены все течения. И он создал „Русский совет“, где были налицо представители всех партий, где рядом с плехановцем сидел монархист. Мы торжественно в „холле“ российского посольства открывали „Русский совет“. На открытии присутствовали иностранные корреспонденты. Произнесены были звучавшие молодостью речи.