Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

разобрать. Вдруг, как в немом кино: мотоцикл валится в кювет, а «Москвич», словно ничего не случилось, прет дальше. Я на газ. Под летаю... Ваш участковый автоинспектор ползет к дороге — лицо в кровь разбито, нога волочится. «Давай, браток, за зеленым», — хрипит. Поднимаю, а он не может стать. Еле втащил на заднее сиденье. У него, наверное, все зубы в песок перетерлись. Я говорю, мол, в больницу надо. А он свое: «Не упусти зеленого». Крепкий мужик. Погнался я за «Москвичом» — хорошо успел заметить, как он на ясногоровскую трассу перескочил. Да ведь времени прошло порядочно, пока подбирал капитана. Газую вовсю — не видно. Выскакиваю на виадук — три дороги сходятся: вправо — на Ясногоровку, прямо — на Горловку, влево — константиновская трасса. Подъезжаю к посту ГАЙ. «Прошел зеленый «Москвич»? — спрашивает мой пассажир у постового старшего сержанта. Выяснили, что совсем недавно проскочил, вроде как на Горловку. За виадуком от этой дороги развилка — на Константиновну. Куда ехать? Капитан говорит: «Гони по константиновской. Он через Каменку хочет домой прорваться. Надо с грузом накрыть...» А там действительно с трассы есть съезд: через дамбу, на бутор — вот она и Алеевка. Думаю, на что этот идиот рассчитывает, если капитан знает его?.. Нажал железку — на спидометре сто сорок. Один увальчик перемахнул, второй. Показался беглец. Значит, точно — не ошибся капитан. Ближе, ближе подхожу. Смотрю, и в самом деле низко сидит — брызговики по асфальту волочатся... Остальное, как говорят спортивные комментаторы, дело — техники. Запросто обставил и тут же сбил скорость. Тому тоже пришлось притормозить. Затем лево руля и стоп — преградил путь. Он почти впритык остановился. Высунулся, кричит: «Ты что, один на дороге?! Убери свою чертопхайку!» Это на мою-то «двадцатьчетверку»! Подхожу к нему, говорю: «Глуши — приехали». Он было потянулся за монтировкой. А тут капитан приподнимается, высовывается из окна — бледный, окровавленный: «Отдай ключи, Коряков, — сипит, карежась от боли. — Права заодно...» Коряков и скис. Рядом с ним молодица — пышная такая. Если бы не испуганно-злые глаза — еще и ничего... Глянул я — весь «Москвич» от спинок передних сидений и до заднего стекла завален кукурузными початками. Багажник тоже забит ими... К этому времени старший сержант подскочил мотоциклом. Лейтенанта привез. Корякова забрали в коляску, за баранку «Москвича» сел лейтенант и подались в Ясногоровку. Я капитана намерился было в Югово везти, а он велел в районную больницу. Подсказываю, мол, в областной травматологии профессура... Нет. Дубров там какой-то у.вас. К нему и доставил...

— К Дмитрию Саввичу, — закивал Сергей Тимофеевич.

— Это ж ему, наверное, под шестьдесят, — сказал Марьенко. — И все на одном месте. Сколько добра сделал людям!

— Но Коряков! — не мог успокоиться Сергей Тимофеевич. — Ведь Ленька после похоронки вернулся. Выжил, весь израненный!..

— То уже страх его прихватил, Корикова, — высказал свою точку зрения Петро. — Заметил инспектора — ходу. Да куда ж уйдешь от милицейского мотоцикла — в нем «лошадок», дай боже. Не машина — зверь. Капитан его быстренько догнал, палочкой показывает, мол, давай на обочину. А у того уже мозги парализованы — гонит. Этот пытается обойти, а тот не пускает. Поджал прорвавшегося было капитана к самому краю обочины, миг — и уже в кювете.

— Вот тебе, Афанасий Архипович, и ничего страшного, — проронил Сергей Тимофеевич.

Марьенко вскипел:

— Свои же мозги не вставишь! Просто непостижимо: о чем он думал дурацкой башкой?!

— У страха глаза велики, а соображения — никакого, — сказал Петро. — Психический шок. Такое бывает... — Они въезжали в Ясногоровку. — Я уже дорогу знаю. Вчера к концу дня подъезжал, как велели. Давал свидетельские показания.

Он поколесил по улицам, съехав с главной магистрали, и вскоре остановился возле райотдела милиции.

— Н-да, — тяжело вздохнул Марьенко, открывая дверку машины, — хоть у Сирка очи позычай... Идем, Тимофеевич.

— Топай сам, — проворчал Сергей Тимофеевич. — Я теперь, если увижу его, могу морду набить.

И не пошел.

— Такие-то дела, — проводив Марьенко взглядом, обратился к Петру. — Первая встреча у нас была приятней... Сколько мы должны?

— По счетчику, Сергей Тимофеевич. Только так.

— Я и забыл, что ты рабочий класс не обдираешь, — улыбнулся Сергей Тимофеевич, расплачиваясь.

— Принцип — дороже денег.

— Верно, верно... Это ж теперь на суде, наверное, увидимся?

— Мир, он хотя и большой, но, говорят, тесен, — засмеялся Петро, усаживаясь за баранку, — На праздники когда-нибудь заскочу — ребят ваших поглядеть. — Поднял руку в приветственном салюте: — Помчался государству денежку зарабатывать!

Сергей Тимофеевич остался поджидать Марьенко. Мысли снова возвратили его к тому, что произошло с Семеном Коряковым. Конечно же, теперь ему не миновать наказания — уж очень велика вина. Но Сергей Тимофеевич вдруг подумал о том, что каким бы тяжким ни было это наказание, оно тоже добро по отношению к Корякову — жестокое, последнее, быть может, но добро; пусть насильственная, но забота о нем самом, о том, чтобы наконец осознал свое высокое предназначение на земле.

И Сергей Тимофеевич понял: первое движение его души было следствием лишь обыкновенной жалости и еще — бессилия, как ему показалось, доброты, когда решил, что с Коряковым все кончено. Нет, оказывается. Добру нет конца. И там, в условиях, ограниченных суровым, но праведным законом, продолжается борьба за человека,

* * *

Встречаясь с последствиями проявления человеческой дикости, Дмитрий Саввич Дубров старается убедить себя, что это — последнее зло, содеянное людьми. Ему противна сама мысль о возможности подобных повторений, и он отвергает ее. Видя перед собой на операционном столе насильственно искалеченную плоть, всякий раз испытывает особую, щемящую жалость и сострадание. Может быть, эти чувства и вызывают в нем потребность немедленно, не щадя себя, исправить чью-то вину. И тогда уже ничто не существует для него, кроме пострадавшего.

Капитан Глазунов... Пацаном знал его Дмитрий Саввич, подростком, помогавшим подполью, воином, долечивавшим у него свои раны. Сбит в кювет. Перелом правой берцовой кости, четырех ребер с повреждением легкого, травма головы. Если бы еще немного задержались с доставкой... Нет, о плохом Дмитрию Саввичу не хотелось думать. Тридцать пять лет он спешит на помощь людям. Днем и ночью сталкивается с человеческими страданиями. Белели волосы, старилось тело, но с каждым годом все трепетней отзывалось сердце на людскую беду. Он еще мог согласиться с бытовым травматизмом, производственным, с несчастными случаями, вызванными нарушением правил техники безопасности, незнанием, неосторожностью, видя, как все более человек окружает себя опасными для жизни вещами, механизмами, источниками энергии. Но чтобы вот так... С этим не мог согласиться Дмитрий Саввич, веря в торжество разума и добрых человеческих чувств.

Он возвратился с обхода более или менее