Императорская Россия - Евгений Анисимов

Известно, что на становление мировоззрения цесаревича Павла Петровича сильное влияние оказал его воспитатель граф Н. И. Панин – последовательный сторонник ограничения императорской власти в России. Выше уже говорилось, что смысл преобразований, предлагавшихся Н. И. Паниным в 1763 году, сводился к установлению ограничивающего власть императрицы Государственного совета явно аристократического типа. В систему воспитания наследника Паниным была заложена общая идея верховенства «фундаментальных законов», без которых править истинно достойному государю неприлично и невозможно. Сама по себе идея эта не являлась особенно оригинальной. Со времен Монтескье, Ивана Шувалова об этом писали и говорили много, идеи эти витали в воздухе. Достаточно полно логику суждений Панина раскрывают его «Рассуждения о непременных законах», составленные им накануне его смерти в 1783 году и предназначенные для Павла. Рассуждения эти суть типичные для XVIII века силлогизмы:

1. Власть вручается государю единственно для блага народа.

2. Благо может дать только абсолютно добродетельный государь – «добродетель на троне».

3. Учитывая естественные для государя как человека слабости, достичь абсолютной добродетели немыслимо.

Отсюда вывод: государь может достичь блага народа только единственным путем – «поставя в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам». Набор самих законов не столь важен, а важно как раз то, что нарушать их монарх не может. Но тут-то и кроется смертельная ловушка для самодержавия, ибо тем самым ликвидируется самый важный постулат самодержавия – полное, бесконтрольное право в любой момент менять законы, устанавливать их по собственному усмотрению, а также править без всяких законов, когда законом является воля государя.

Разумеется, все эти идеи Панина были тесно связаны с актуальной для тех времен политической ситуацией. Они содержали осуждение царящего при дворе Екатерины II фаворитизма, господства не закона, а «страстей». Ведь тем самым открывался путь к произволу, когда «не нрав государя приноравливается к законам, но законы к его нраву» и когда, наконец, государь порабощен выразителем страстей – любимцем, как правило, человеком недостойным. Вот тогда самовластие «достигает невероятия». Все, по мнению Панина, зависит от произвола любимца, все его боятся, и «взор его, осанка, речь ничего другого не знаменуют, как: “Боготворите меня, я могу вас погубить!”»

Читая это, Павел видел хорошо ему знакомую фигуру Орлова, Потемкина или любого другого фаворита Екатерины II. Но для Павла конституционные идеи Панина были важны не только с точки зрения морали, достойного и полезного служения Отечеству, России (для Павла эти понятия не были пустым звуком), но и с точки зрения его будущего. А оно было весьма туманно. Екатерина II, в целом недовольная цесаревичем Павлом, вела себя с ним так же, как некогда Елизавета с неугодным ей Петром Федоровичем. Иначе говоря, она попросту держала, как топор над головой наследника, Устав о престолонаследии Петра Великого 1722 года, позволявший ей назначить себе в преемники любого из своих подданных и отменить при необходимости принятое уже решение о престолонаследии. Прибавим к этому другие факторы: распространяемые врагами Павла инсинуации о его «незаконнорожденности», особая демонстративная любовь Екатерины к сыну Павла Александру, унижение и притеснения наследника со стороны фаворитов, воспоминания о трагической судьбе отца – Петра III, а также подозрения и страхи Павла за свою жизнь и свободу. Словом, учитывая все это, проблема утверждения такого «фундаментального закона», каким мог стать закон о престолонаследии по прямой мужской нисходящей линии, казалась Павлу первостепенной. В отсутствии его он видел причину и политической нестабильности в России, и своего неустойчивого положения.

В 1787 году Павел составил проект подобного закона о престолонаследии по праву первородства. Нужно это было для того, чтобы «государство не было без наследника, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать и дабы сохранить право родов в наследии, не нарушая права естественного и избежать затруднений при переходе из рода в род». Позже эти соображения подстегнули Павла I в день коронации 5 апреля 1797 года утвердить и публично зачитать закон о престолонаследии, который должен быть выше воли конкретного самодержца и который отменял петровский «Устав» 1722 года.

Но оказалось, что такого «фундаментального закона» было недостаточно. Корень трагедии Павла в том, что, признавая панинские идеи, он пытался совместить безграничную власть самодержавия и человеческие свободы, «власть личности» и «власть закона», словом, совместить несовместимое. Так, он писал:

«Мы нашли за лутчее согласовать необходимо нужную монархическую экзекутивную власть по обширности государства, с преимуществом той вольности, которая нужна каждому состоянию для предохранения себя от деспотизма или самого государя».

Но такое «согласование» оказалось невозможным в принципе. К тому же Павел I ненавидел свою мать, распространяя эту ненависть и на введенные ею либеральные порядки, и на ее любимцев, и на выдающихся, и на ничтожных деятелей ее правительства. Он отрицал все, что она принесла России своей реформаторской деятельностью. В итоге, что бы ни говорил Павел I о праве, законе (а без признания и продолжения деяний Екатерины в этой области двигаться дальше было невозможно), в его сознании, образе мышления и поведении на первый план выходила все-таки гатчинская «модель жизни». Он хотел ужесточения дисциплины, введения строгой регламентации, «непременного порядка», и видел в этом панацею от всех бед. Разрушая возведенное матерью «государство просвещенной монархии», Павел начал строить только «экзекутивное государство». В этом был корень его личной трагедии и гибели…