Три сестры, три королевы - Филиппа Грегори

– Наше преступление не тяжелее того, что Чарльз Брэндон совершил с Марией, – говорю я. – А они ограничились вынесением штрафа, который в итоге так никто и не платил.

– В любом случае даже Арчибальд не посмеет меня за это казнить, – с улыбкой говорит Генри.

– Он просто пытается меня запугать, – говорю я, и мои трясущиеся руки показывают, что ему вполне удалось это сделать.

– Я пойду, – говорит Генри. – Лучше я сделаю это добровольно, чем позволю им себя схватить.

Мне хочется схватить и оттащить его от ступеней, но я отпускаю его и иду приветствовать посланца во двор. Я медленно сопровождаю его до ворот к внутреннему замку, и Генри распоряжается, чтобы его прислуга и лошади отправлялись за ним в Эдинбург.

Он говорит с герольдом, и я вижу, как он повторяет вопрос, а потом качает головой.

– Я поеду с тобой, – тихо говорю ему я. – И свяжусь с Арчибальдом. Он не откажет мне, когда я окажусь прямо перед его носом.

– Это не Арчибальд, – говорит он с потрясенным выражением на лице. – Это настоящий приказ с подписью твоего сына. И он действует по рекомендации короля Англии. Твой брат хочет отдать меня под суд, а твой сын хочет моей смерти.

Они все пишут мне: Генрих, Томас Уолси, Екатерина и Мария. Все клянут мой развод. Генрих грозит карой небесной и проклятьем за прелюбодейство, Екатерина умоляет подумать о статусе моей дочери и говорит, что я приравниваю ее к простолюдинам, Томас Уолси рассказывает о том, как разгневан Генрих, и прилагает дословный цитатник его высказываний, а Мария говорит, что в этом сезоне платья носят с вырезом чуть пониже плеча.

Я пишу Арчибальду и Якову, Уильяму Дакру, наследнику лорда Томаса Дакра, Марии, Екатерине и кардиналу Уолси. Я уже готова написать Анне Болейн, как самому влиятельному лицу при дворе Генриха. Я стараюсь сдержать свой ужас и пишу как можно спокойнее, объясняя, что мой предыдущий брак был аннулирован самим святым отцом на основании того, что на момент заключения нашего брака у моего мужа уже были обязательства перед другой женщиной, леди Джанет Стюарт из Тракуэра. А поскольку я получила свободу, я решила выйти замуж за Генри Стюарта, хотя мне и стоило сначала испросить на это разрешения. Но я, как и моя сестра Мария, теперь прошу этого разрешения уже после заключения брака. Я всего лишь прошу отнестись ко мне так же, как тогда отнеслись к Марии, которая вышла замуж за Чарльза Брэндона без разрешения ее брата. Я всего лишь прошу такого же честного и справедливого отношения к себе, как и к ней. Почему ко мне применяются более жесткие требования? Почему ко мне вообще не проявляется той же доброты и мягкости, как к ней, Марии, вдове короля, вышедшей снова замуж во время первого года траура? Что могло быть более явным проявлением неуважения?

Я пишу Арчибальду здравые и призывающие к миру письма. Я говорю, что счастлива, что наша дочь находится в безопасности под его защитой, но напоминаю о ее праве рождения. Она сохранила свое доброе имя и статус законнорожденной. Я ожидаю, что она будет навещать меня, когда я буду ее об этом просить, и намерена делать это тогда, когда мне того захочется.

Я получаю ответ от Якова. Мой сын даже не считает нужным отвечать на мою мольбу о помиловании Генри Стюарта, не включая в письмо ничего личного, потому что все его письма прочитываются советниками Арчибальда. Однако это письмо содержит в себе объявление о том, что Яков созывает собрание совета, чтобы обсудить беззакония, творящиеся в приграничных землях. Я не понимаю, почему Яков решил внезапно обратить внимание на печальное состояние дел в тех заброшенных местах и зачем он ставит об этом в известность меня, когда я прошу его отпустить моего мужа.

Однажды вечером, когда я пишу очередную порцию обращений, я слышу крик одного из стражников и внезапный бой колокола. Он бьет трижды, что означает, что к воротам приближаются три всадника, а не вооруженная армия. Я тут же молюсь о том, чтобы это оказался Генри Стюарт, возвращающийся домой, бросаю перо, набрасываю плащ и спускаюсь во внутренний двор. Двери в основной двор открыты, и пока я иду вперед, перед моими глазами распахиваются основные ворота без приказа начальника стражи, и все это сопровождается приветственными криками солдат.

Это удивительно. Они не стали бы так приветствовать Генри Стюарта, а кто еще мог приехать после наступления комендантского часа, я не представляю. Я тороплюсь пройти через двор, чтобы посмотреть, что за ночные гости к нам пожаловали, перед которыми наши ворота распахнулись настежь под приветственные крики охраны, и наталкиваюсь на огромного боевого коня и сияющую над ним улыбку моего сына.

– Яков, – только успеваю пролепетать я, и он натягивает поводья, спешивается и передает поводья конюху.

Он одет как простой бедняк, в коричневый шерстяной плащ и тартан коричневого и серого цветов на плече. Он опоясан широким кожаным ремнем с дешевыми ножнами, спускающимися на бедро, и огромным ножом в них. Однако на нем его дорогие сапоги для верховой езды, и он безошибочно сияет триумфом в улыбке.

– Я сбежал! – восклицает он, хватает меня в объятия и звонко целует в обе щеки. Затем он берет меня за талию и танцует со мной по двору. Его конь фыркает и подает в сторону от нас, когда мы все начинаем радостно кричать. – Я сбежал! Наконец-то. Я это сделал! Я сбежал.

– Но как? Как тебе это удалось?

– Он отправился к границам, чтобы наказать своих же мерзавцев, а я сказал всем, что собираюсь встать на рассвете, чтобы отправиться на охоту. Поэтому я рано пошел спать, как и все остальные. Джоки Харт и эти двое приготовили моего коня и кое-что из одежды и поклялись, что поедут со мной. Мы вывели коней из конюшни и были далеко на северной дороге еще до рассвета, пока они не поняли, что мы куда-то уехали.

– Он придет за тобой, – говорю я, бросив взгляд на юг, словно уже видела армию Арчибальда, марширующую к нам из Эдинбурга.

– Это точно. И он догадается, что я поехал к тебе. Давай войдем внутрь, закроем ворота и поставим стражу.

Он обнимает меня за плечо, и я велю зажечь свечи, пока мы проходим в зал. Постепенно дом просыпается вокруг нас, потому что половина людей спала на помостах в зале. Они все вскакивают и радостно кричат, что король здесь, сам король, он с нами, и его никто уже не захватит.

– Мы должны поднять королевский флаг, – распоряжаюсь я. – Тогда те, кто пойдет против нас, станут изменниками. А ты должен выпустить приказ, запрещающий кому-либо из клана Дугласа приближаться к тебе.

– Пишите, – говорит Яков. – А я подпишу и заверю печатью своего перстня.

– Ты привез его с собой?

– Он всегда со мной. У Арчибальда большая печать, но это – мое.

– И разошли призыв всем лордам, верным короне, чтобы они прибыли сюда, чтобы присоединиться к его величеству, – диктую я своему секретарю, который лихорадочно записывает под диктовку, держа свой письменный стол на весу, на ремне, перекинутом через шею, и пересыпая уже написанное песком, чтобы чернила скорее высохли. Я с восторгом смеюсь.