Славянская Европа V-VIII веков - Сергей Алексеев

О почитании у болгар и македонцев богов языческого пантеона Перуна (Додола) и Велеса можно сделать вывод лишь на основании топонимики и отчасти фольклора. С ними народная память связывала урочища, в которых они будто бы лично обитали. Именно в таких местах, без строительства капищ, их и почитали.[1179] Во времена становления христианских литератур боги оказались напрочь забыты. Правда, одно упоминание южнославянского языческого божества все-таки имеется — в болгарском переводе «Хроники» Иоанна Малалы имя Зевса заменено на «Поруна». Память о пантеоне сербохорватов и словенцев (теснее связанном с северным славянским) столь же смутна.[1180]

Высших богов и других персонажей славянской мифологии представляют нам фигурки из Велестино. Бородатый воин с топором и щитом — надо думать, громовержец Перун. «Князь» в богатом наряде и украшенной шапке — не предок ли славянских князей, бог Солнца? Устрашающая женская фигура в расшитой юбке, с крыльями и воздетыми когтистыми руками изображает богиню-мать в ее гневном, губительном обличье. Другие женские фигурки держат на руках младенцев. У одной из них в руке к тому же гусли. Среди 15 фигурок животных и птиц — изображения священных для славян коров, волка, некоего «лютого зверя» из кошачьих.[1181] В дружинном «мартыновском» быту VII в. богов знали и помнили хорошо.

В целом же создается впечатление, что переселение довольно резко оборвало развитие «высшей мифологии» и организованной религии у южных славян. Причина этому — в недостаточно большом числе, а то и в полном исчезновении среди переселенцев мужчин-священнослужителей, ведунов. Женщины-ведьмы по вполне очевидным причинам казались воинам в долгих походах гораздо меньшей обузой. Но после возникновения постоянных общин с вполне патриархальным укладом ведьмы вновь стояли особняком от них. Единственными хранителями языческих традиций, как правило, остались князья и местные «старцы» — и дальнейшая судьба религии зависела теперь от их ревностности. Степень же этой ревностности чаще всего зависела от состояния отношений с Империей или просто с соседними городами. Имелись, конечно, еще воинские братства, замешанные на языческих поверьях об оборотничестве. Но они, естественные соперники крепнущей княжеской власти, либо сливаются с дружиной, либо вырождаются в не влияющие ни на что разбойничьи ватаги.[1182] Со временем закоренелые ненавистники христианства среди славянских «риксов» превратились скорее в исключение. Но все же для этого должно было пройти несколько десятилетий, а где-то и веков.

Парадокс заключается в том, что при заметном пренебрежении к «высокому» язычеству с его богами южные славяне сохранили весьма прочные следы язычества народного. Впрочем, парадокс это кажущийся. Язычество осталось в народной толще в форме разнящихся обычаев и поверий, не нуждающихся в княжеско-жреческом пантеоне, живущих самостоятельной жизнью. Памятником этой жизни являются «мифологические» эпические песни, сохранившиеся до нового времени именно у южных славян. Персонажами этого эпоса, противниками или помощниками героев, являются не только духи низшей мифологии (вилы, юды, змеи, заимствованные из греческого фольклора чудовища ламии). Мы встречаем здесь и некоторых древних божеств — в первую очередь, Солнце. Эпос сохраняет, например, осколки древнего мифа о «небесной свадьбе». В этом варианте рассказывается о земной девушке, похищенной Солнцем с помощью взлетевших в небо качелей и ставшей его женой. В других песнях Солнце состязается (не всегда успешно) с похваляющимися людьми.[1183] Очень древняя, и восточным славянам известная, песня рассказывает о споре Солнца, Месяца и Дождя — кто из них более полезен и любим.[1184]

Многочисленные пережитки языческой поры веками сохранялись в обрядности. Среди них — следы брака умыканием, встречающиеся у многих южных славян.[1185] Впрочем, не приходится сомневаться, что преобладала повсеместно «чинная» свадьба. В ее обрядности у южных славян также немало древних пережитков — например, ритуальная «враждебность» родни невесты к сватам или к самому жениху.[1186] В условиях разрушения родовых и традиционных свойственных связей в годы переселения такая враждебность могла являться отнюдь не просто ритуальной. То, что ее разновидности известны разным славянским племенам, — след сходных проблем в их истории. Эти проблемы, кстати, могли способствовать и воскрешению обычая умыкания невест.

К древнейшим славянским обычаям восходят многие календарные обряды южных славян. Однако иные из них еще в дохристианскую эпоху испытали местные, балканские влияния — также еще языческие. К исконно-славянским обычаям относится, например, летнее животное жертвоприношение громовержцу.[1187] К славянским обычаям восходит и качание на качелях, сопровождавшее многие календарные праздники и приносящее, по поверью, плодородие земле.[1188]

Исконно-славянский же по происхождению — обряд вызывания дождя посвященными громовержцу девственницами («додолами», «пеперунами»). Нагих, украшенных зеленью, их в этом обряде под пение заклинаний щедро обливали водой, имитируя дождь. По завершении обряда участники одаривались, приносились жертвы и следовала ритуальная трапеза.[1189] Через славян этот обычай восприняли соседние балканские народы. Но и сами славяне восприняли местный, балканский обычай вызывания дождя, языческий, приуроченный в христианском календаре ко дню святого Германа (12 мая). В нем женщины хоронили или топили фигуру «Германа», понимаемую как искупительная жертва, умершая от «засухи ради дождей».[1190] Обычай восходил к почитанию фракийских умирающих и воскресающих богов плодородия человеческими жертвами. Но славяне восприняли его уже у крещеных фракийцев и уже в «замещенном», игровом виде.