Падение Римской империи - Питер Хизер

Прежде всего обратимся к военному потенциалу империи. Инициированные гуннами вторжения должны рассматриваться в связи с обретением в III в. Сасанидской Персией статуса сверхдержавы. Как мы видели во II главе, экспансию Персии Риму в конечном счете удалось приостановить. Тем не менее это не означало ослабления Персидской державы. Даже после того как к 300 г. на восточной границе была восстановлена стабильность, римляне не могли позволить себе ослабить здесь свой воинский контингент, так что свыше 40 процентов войск Восточной империи (20–25 процентов от общей численности вооруженных сил Востока и Запада) должны были постоянно дислоцироваться на персидской границе. Таким образом, кризис конца IV в. на европейских границах империи лег тяжким бременем на всю имперскую военную машину, которая и без того уже подвергалась суровым испытаниям.

Значительная часть того, что осталось от римской армии, как и раньше, представляла собой пограничные войска (limitanei), которые, в сущности, предназначались для отражения мелких случайных нападений на границу. То обстоятельство, что все они имели иное предназначение, а некоторым из них недоставало выучки и вооружения, сделало эти войска малоэффективными в противостоянии с заранее отмобилизованными полчищами гуннов. В целом же военный потенциал варваров, вторгавшихся на территорию империи, следует оценивать в сопоставлении не со всеми имперскими вооруженными силами в их совокупности, поскольку многие подразделения были предназначены для выполнения совершенно других задач, а лишь с полевыми армиями Запада. Последние были сосредоточены главным образом в Галлии, Италии и Западном Иллирике; к 420 г. они состояли из 181 подразделения (на бумаге эти подразделения насчитывали свыше 90 тысяч человек). В начале кризиса западноримская полевая армия состояла, по-видимому, не более чем из 160 подразделений (т. е. свыше 80 тысяч человек). В сравнении с этими силами численность варварских полчищ начинает выявляться гораздо отчетливее, так что нетрудно понять, почему им в конечном счете удалось взять верх. Будучи далеко не слабейшей стороной, они, по-видимому, обладали (кроме всего прочего) весьма значительным численным превосходством над имперскими войсками. Поначалу это обстоятельство не было столь очевидным вследствие отсутствия у варваров политического единства, однако в течение V в. их многочисленность мало-помалу дала себя знать.

Если численность варварских полчищ, вторгавшихся на территорию империи, со временем стала настолько велика, что они оказались в состоянии преодолеть сопротивление тех контингентов римских войск, которые могли быть им противопоставлены на их пути, почему имперские власти просто не выставили больше войск? Ответ на этот вопрос лежит в сфере пределов экономических возможностей империи. Как мы видели, позднеримское сельское хозяйство в IV в., можно сказать, переживало подъем; однако не было заметно признаков быстрого или резкого роста производства. Во многих провинциях доходность сельского хозяйства достигла в то время своих максимальных показателей. Так что едва ли к 400 г. оставались еще какие-то дополнительные ресурсы, за счет которых можно было бы увеличить численность войск, — и это после того, как столетием раньше резко возросло налогообложение, что было обусловлено необходимостью сформировать новые войска, которых требовала война с персами. Кроме того, получение империей ее доходов было отчасти лимитировано возможностями бюрократического аппарата и готовностью местных элит платить, однако мало что свидетельствует о сколько-нибудь значительных конфликтах с налогоплательщиками вплоть до 440-х гг., когда Аэцию пришлось урезать налоговые льготы после потери Северной Африки. Наиболее веской причиной уменьшения налоговых поступлений, как нам представляется, стала экономика, едва державшаяся на плаву.

В то же время отрицательные факторы политического свойства со своей стороны имеют прямое отношение к истории падения Западной Римской империи. Сравнительно простая по сути политическая сделка, как мы уже видели, связывала воедино римскую метрополию и провинции. Взамен налоговых платежей государственная машина, военная и гражданская, защищала сравнительно немногочисленный класс землевладельцев от внешних и внутренних врагов. Поскольку его преобладание зиждилось на землевладении, данный слой населения был весьма уязвим. Эти люди не могли бесстрастно наблюдать за тем, как имперский центр мало-помалу утрачивает способность гарантировать их безопасность, так что едва ли можно удивляться тому, что они пытались заручиться расположением верхушки расширявшихся варварских держав. Данный деструктивный фактор, существовавший внутри самой системы, сыграл важную роль, обусловив те формы, которые принял крах империи на старых римских территориях в Центральной и Южной Галлии, а также в Испании.

Еще один негативный фактор политического свойства связан с дипломатией на самом высоком уровне. Вследствие огромных размеров империи, а также ее прежних достижений в деле романизации провинциальных элит позднеримские правящие режимы столкнулись с перманентным давлением со стороны местных группировок с их собственными интересами, причем все эти группировки тянули в разных направлениях. К IV в. оказалось, что верховную власть необходимо поделить между несколькими императорами, однако не существовало ни одного проверенного и надежного рецепта, чтобы сделать это достаточно эффективно; в этом смысле все политические режимы в империи являли собой пример импровизации. В центре власть можно было делить по-разному, например, между двумя или более императорами; либо управлять посредством марионеточных императоров, которых «водили на помочах» влиятельные лица вроде Аэция или Стилихона. Периоды политической стабильности протяженностью в одно или даже два десятилетия могли иметь место, однако обнаруживали тенденцию к тому, чтобы перемежаться периодами жестокой борьбы, зачастую перераставшей в гражданскую войну. Нестабильность в центре предоставляла варварам прекрасные возможности преследовать свои собственные интересы.

Итак, следует отдать должное значению внутренних деструктивных факторов, однако всякий, кто полагает, что они сыграли главную роль в падении империи и что варвары являлись не более чем внешним раздражителем, всего лишь ускорившим разрушительный процесс, должен внятно объяснить, каким образом здание империи рухнуло в отсутствие массированного военного натиска извне. Мне представляется, что сделать это весьма непросто. И дело вовсе не в том, что поздняя империя представляла собой совершенную политическую систему. Еще до нашествия варваров ей были присущи многочисленные центробежные тенденции, а некоторые из отдаленных областей были гораздо слабее интегрированы в ее структуры, нежели древние регионы Средиземноморья. В особенности Британия проявила ярко выраженную склонность организовывать антиправительственные политические выступления; ей уподобилась (если судить по количеству отмеченных здесь мятежей) Северо-Западная Галлия (Арморика). Примечательно, чем сопровождались эти выступления. Прежде всего они вспыхивали только тогда, когда в центре имела место политическая нестабильность; в случае с Британией имперским властям достаточно было направить туда сравнительно небольшой экспедиционный корпус, чтобы вернуть провинцию в лоно империи. В 368 г. военачальник Феодосий, отец будущего императора, выполнил эту задачу всеголишьсчетырьмя легионами (Amm. Marc. XXVII. 8). Таким образом, для того чтобы империя распалась сама по себе, местные общины в большинстве своем должны были одновременно восстать, причем каждая из них сковала бы достаточно римских войск, чтобы центр оказался не в состоянии подавить все эти мятежи поочередно.