Возвратный тоталитаризм. Том 1 - Лев Гудков

Сознание невозможности повлиять на принятие политических решений, («невозможность» действия, участия, неверие в изменение коллективных условий существования, а вместе с тем – отказ от ответственности за происходящее во всех сферах, кроме семьи) детерминировано как принудительным, внешним, не зависящим от индивида характером скорее нежелательных изменений[358], так и чувством проигравших, несоответствием завышенных или необоснованных ожиданий от будущего, рождающих зависть и подавленную агрессию.

Поэтому «успешность» жизни (фундаментальная разметка жизненных циклов и временные ориентации на смысловые значения тех или иных периодов или фаз) определяется кругом рутинных или традиционных отношений и репродуктивных проблем – создания семьи и воспитания детей, которые не требуют специфического знания или специальных умений, предполагаемых современным обществом и образованием (как утверждал Чацкий: «Но, чтоб иметь детей, / Кому ума недоставало»). Индивидуалистические планы и устремления (профессия, карьера, самоусовершенствование, физкультура), равно и общественная деятельность, то есть более сложные формы мотивации и социальных взаимодействий, пусть даже в декларативном виде, характерны лишь для ограниченного числа респондентов – примерно для 10–12 %. С некоторой осторожностью эту долю опрошенных можно отождествить с обладателями накопленного социального и человеческого капитала. При этом уровень удовлетворенности сложившимися гемайншафтными отношениями в общем и целом в 1,5 раза выше, чем действиями в тех областях, где ставились более индивидуалистические цели и задачи – скажем, добиться «профессионального мастерства», успехов в учебе или заняться «самовоспитанием».

Единственная из списка ценностей, обозначенных «желаемыми достижениями», которая безусловно значима для самого большого числа опрошенных (30 %), это благосостояние, финансовое благополучие. Данная позиция выбрана таким количеством респондентов, которое намного превосходит число тех, кто отмечал инструментальные пути и средства реализации подобной задачи или достижение подобных целей.

Нереализованные ожидания усиливаются с возрастом. Причем если у тех, кто только начинал входить во взрослую жизнь в годы перестройки, разочарования незначительны, то у более пожилых людей, то есть у тех, у кого собственно эти надежды и возникали во время перестройки и были связаны с реформами, оно почти в 1,5–2 раза превышает чувство удовлетворения. Время жизни этих людей («исполнение желаний» в последнее двадцатилетие) окрашено преимущественно негативно, в отличие от восприятия происходящего у более молодых групп. К тому же именно в десятилетие «стабильности» и роста благополучия эти настроения разочарования и неудовлетворенности лишь усиливаются. Понятно, что удельный вес подобных негативных представлений ниже в тех слоях и группах, у которых социальные ресурсы больше, кто добился чего-то значимого в нынешней жизни или обоснованно надеется добиться в силу молодости и шансов, которые предоставляет им среда, в которой они живут (молодые, образованные, жители столиц и крупных городов в отличие от пожилых, малообразованных, сельских или «малогородских» жителей).

В Москве доля тех, кто считает, что жизнь оказалась лучше, чем они рассчитывали 10 лет назад, в 8 раз выше, чем удельный вес москвичей в населении страны в целом: 43 и 7 %, соответственно. Но здесь и поляризация противоположных оценок выражена гораздо сильнее, чем скажем у сельчан: 43 и 27 % в Москве и 33 и 37 % в селе; у людей с высшим и самым низким образованием аналогичные показатели составляют 41 и 28 % и 33 и 35 %. Представители директорского корпуса, чиновники высокого ранга и предприниматели оценивают свое нынешнее положение как «лучшее», по сравнению с тем, чего они ждали в годы перестройки или 1990-е годы (удельный вес положительных ожиданий превышает отрицательные в 2,5–3 раза для руководителей и в 1,5 раза для предпринимателей; обратное соотношение отмечается у пенсионеров, низкоквалифицированных рабочих). Интенсивность недовольства растет по мере снижения уровня урбанизированности и образования, а также по мере старения населения (табл. 85.2). Там, где ничего не произошло в смысле реформ (если не считать того, что старая система распадалась, а новая не возникала, что означает – у людей из этих категорий населения не появилось новых ресурсов для вступление в новые отношения), остается хроническая депрессия и надежда на экстраординарные обстоятельства изменения ситуации.

Таблица 84.2

Назовите все области жизни, в которых вы, по вашему мнению, достигли определенных успехов. На достижение успехов в каких из этих областей вы собираетесь сосредоточить свои усилия в ближайшие годы?

Сентябрь 2002 года. N = 1600. Ответы ранжированы по левой колонке.

Интенсивность недовольства настоящим растет по мере снижения уровня урбанизированности и образования, а также по мере старения населения, то есть там, где реформы либо не изменили прежней системы отношений, либо она распалась, а новой не возникало, либо у этих групп оказалось недостаточно ресурсов для установления новых отношений (а скорее всего, по совокупности этих обстоятельств), доминируют разочарование и пессимизм в отношении будущего, или еще точнее – там нет представлений о будущем, нет времени, а есть лишь монотонное повторение настоящего, рутинное «и так далее».

Недовольство настоящим оборачивается ностальгией по прошлому, жалобами на то, что нельзя повернуть назад, заклинаниями, что лучше бы все оставалось таким, каким было в годы застоя, сожалениями, что события пошли тем путем, каким они развивались начиная с 1985 года. Главные аргументы в пользу того, чтобы все оставалось таким, «как было», сводятся к следующему: «исчезла уверенность в завтрашнем дне» (20 % опрошенных, причем среди пенсионеров такой вариант ответа дали 29 %, среди квалифицированных рабочих – 22 %, в то время как среди учащихся – лишь 4 %, а среди предпринимателей – 11 %); сегодня нет того, что было при социализме: «низких и стабильных цен на основные товары и продукты» (в среднем 19 % респондентов; действует проективный механизм оценивания: «если бы с нынешними доходами да к тогдашним ценам»!); нет прежней «сильной и единой страны» (16 %), «нет прежнего порядка в стране» (15 %, среди пенсионеров – 24 %, среди безработных – 25 %, среди руководителей – 9 %) и «отношения между людьми стали хуже, чем были» (15 %, среди пенсионеров – 26 %). Бедные и нуждающиеся в 2–4 раза чаще ностальгируют по прежним временам, чем обеспеченные группы населения.

По мнению значительной части опрошенных, главное, что в итоге ушло, —«предсказуемость» жизни, «порядок», а именно этого, как и «финансового благополучия, денег, богатства», больше всего жаждет преобладающая часть российского населения. Уровень коллективных событий никак не контролируется отдельным человеком, а потому оказывается сферой различного рода мифов, проекций, предрассудков, иллюзий и упований. Здесь невозможны никакая рационализация и коллективная солидарность взаимодействия, общие акции и планируемые цели. Но они и не предполагаются теми, кто хотел бы возвращения советских времен (среди опрошенных их чуть больше трети – 34 %, но среди людей старше 65 лет – 55 %, малообразованных – 40 %, деревенских жителей – 39 %, безработных – 41 %, тех, кому денег не хватает на покупку одежды или продуктов питания – 45 и 54 %). В психологическом плане это массовое проявление «слабого Я», компенсирующего свою зависимость от внешних обстоятельств мечтаниями и переживаниями иллюзорного прошлого.