Нежные юноши - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Доктор сейчас был слегка навеселе, и Джин никак не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы перейти к делу. Как и у большинства южан «из простых», он впитал с молоком матери глубоко сидевшую внутри него учтивость, характерную для всех жителей этого края вспыльчивых и страстных характеров; предмет разговора сменить было нельзя, пока не наступит хотя бы мгновение тишины, а Форрест все никак не умолкал.

– Я либо счастлив, либо в печали, – продолжал он. – Спьяну посмеиваюсь либо плачу, а когда замедляюсь, жизнь вокруг услужливо ускоряется; поэтому, чем меньше меня в ней, тем веселее становится это кино, в котором я участия не принимаю. Я навсегда утратил уважение своих собратьев, но отдаю себе отчет в том, что у меня наблюдается компенсирующий цирроз эмоций. И поскольку мои чувства и моя жалость более ни на что не направлены, они просто изливаются на все, что попало, так что я стал на редкость хорошим парнем – гораздо лучше, чем когда был хорошим врачом.

Когда после поворота дорога пошла прямо и Джин увидел вдалеке свой дом, он вспомнил лицо жены, когда она добилась от него обещания. Больше он ждать не мог:

– Форрест, мне надо с тобой поговорить…

Но в этот момент доктор неожиданно затормозил перед маленьким домиком, стоявшим за небольшой сосновой рощицей. На крыльце играла с серой кошкой девчонка лет восьми.

– В жизни не видел такой милой девочки! – сказал доктор Джину, а затем обратился к девочке серьезным тоном: – Элен, не нужны ли твоей кошечке какие-нибудь таблетки?

Девочка рассмеялась.

– Я даже не знаю, – с сомнением в голосе ответила она.

Она только что играла с кошкой в совсем другую игру и к этому вмешательству была не готова.

– Кошечка звонила мне сегодня утром по телефону, – продолжал доктор, – и сказала, что мамочка совсем о ней не заботится; она попросила меня поискать для нее сиделку в Монтгомери.

– Она не звонила! – Девочка возмущенно прижала кошку к себе; доктор достал из кармана монетку и бросил ее на ступеньки.

– Прописываю хорошую порцию молока, – сказал он, заводя машину. – Доброй ночи, Элен!

– Доброй ночи, доктор!

Когда они отъехали, Джин попробовал снова.

– Послушай, остановись-ка, – сказал он. – Вон там, чуть подальше… Здесь!

Доктор остановил машину, и братья посмотрели друг другу в глаза. Они были похожи: оба обладали крепким сложением, аскетичными чертами лица, обоим было за сорок; отличие было в том, что очки доктора нисколько не скрывали слезящихся, с красными прожилками, глаз алкоголика, вокруг которых расходились густые городские морщины; у Джина же морщины напоминали о бескрайних полях, стропилах и столбах, подпирающих деревенский сарай. Глаза его были яркого и теплого голубого цвета. Но самое резкое отличие было в том, что Джин Дженни был «малограмотным», а доктор Форрест Дженни, несомненно, «образованным».

– Ну и? – сказал доктор.

– Ты ведь знаешь – Пинки вернулся домой, – сказал Джин, глядя на дорогу.

– Да, я слышал, – уклончиво ответил доктор.

– Он ввязался в драку в Бирмингеме и получил пулю в голову. – Джин умолк. – Мы пригласили доктора Берера, потому что подумали, что ты вряд ли… Ты вряд ли…

– Да, я вряд ли бы взялся, – вежливо подтвердил доктор Дженни.

– Но вот что, Форрест… Вот что я хотел тебе сказать… – В голосе Джина появилась настойчивость. – Ты ведь все знаешь – ты сам часто говорил, что доктор Берер ничего не смыслит. Черт! Я и сам всегда так считал! Он сказал, что пуля давит… Давит на мозги, и он не сможет ее извлечь, не вызвав кровоизлияния, и еще он сказал, что не знает, сможем ли мы довезти его до Бирмингема или Монтгомери, так он плох. Доктор ничем не помог. И мы хотели…

– Нет! – ответил брат, покачав головой. – Нет.

– Я просто прошу тебя взглянуть на него и сказать нам, что делать, – взмолился Джин. – Он без сознания, Форрест. Он тебя не узнает; ты его тоже не узнаешь. Просто мать очень уж убивается.

– Она находится во власти примитивного животного инстинкта. – Доктор достал из кармана фляжку, наполненную местной алабамской кукурузной водкой пополам с водой, и отпил глоток. – Мы с тобой оба знаем, что этого мальчишку следовало утопить сразу же, как только он родился.

Джин вздрогнул.

– Да, он плохой человек, – согласился он, – но… Не знаю, как объяснить… Представь, он лежит дома, без…

Как только кровь разнесла алкоголь по всему телу, доктор ощутил порыв: ему захотелось что-нибудь сделать; не идти наперекор своему убеждению, разумеется, а совершить некий жест, чтобы доказать себе, что его умирающая, но все еще не сдавшаяся воля обладает некоторой силой.

– Ладно, я его посмотрю, – сказал он. – Я ему не стану помогать, потому что он должен умереть. Хотя даже его смерти будет недостаточно, чтобы искупить то, что он сделал с Мэри Деккер.

Джин Дженни поджал губы:

– Форрест, а ты уверен?

– Еще бы! – воскликнул доктор. – Разумеется, я уверен. Она умерла от истощения; целую неделю она жила на паре чашек кофе. Видел бы ты ее туфли – по ним можно было точно сказать, что она шла пешком много миль.

– Доктор Берер говорит…

– Да что он может сказать? Вскрытие делал я, прямо в тот день, когда ее нашли на бирмингемском шоссе. С ней все было в порядке, единственной причиной смерти было истощение. А этому… – Его голос дрогнул от переполнявших его чувств. – А этому Пинки она, видите ли, надоела, и он ее выгнал, и вот она попыталась добраться домой! По мне так только справедливо, что спустя пару недель после этого он сам лежит при смерти у себя дома.

Разговаривая, доктор яростно надавил на педаль скорости и резко выжал сцепление; через мгновение они остановились перед домом Джина Дженни.

Это был обычный каркасный дом с кирпичным фундаментом и ухоженной лужайкой, изолировавшей его от фермы, – дом выглядел получше большинства домов городка Бендинг и ближайшей сельской округи, хотя не сильно отличался ни внешним, ни внутренним убранством. В этом углу Алабамы давно исчезли последние усадьбы плантаторов: гордые колонны не смогли устоять перед бедностью, гниением и дождем.

Роуз, жена Джина, встала им навстречу с кресла-качалки на крыльце:

– Привет, доктор. – Она поздоровалась несколько нервно, стараясь не смотреть ему в глаза. – Давненько вы у нас не появлялись.

Доктор несколько секунд смотрел ей в глаза.

– Здравствуй, Роуз! – сказал он. – Привет, Эдит! Привет, Юджин! – Это уже относилось к маленьким девочке и мальчику, стоявшим рядом с матерью; а затем: – Привет, Батч! – коренастому парню лет двадцати, который появился из-за угла, таща в руках большой круглый камень.

– Хотим сделать небольшую стеночку перед домом, чтобы смотрелось поаккуратнее, – объяснил Джин.

Они все по привычке относились к доктору с уважением. Про себя они упрекали его в том, что больше уже не могли хвастать им как знаменитым родственником: «Один из лучших хирургов Монтгомери – вот так вот, сэр!», однако для них он все же оставался образованным человеком, занимавшим когда-то положение в большом мире, пока не совершил профессиональное самоубийство, став циником и пьяницей. Два года назад он вернулся домой в Бендинг и стал владельцем половины местной аптеки, все еще имея лицензию врача, но практикуя лишь в случаях крайней необходимости.