На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль

Как свидетельствует хроника того времени, капитан «был встречен офицерами эшелона с полным вниманием, какого заслуживали его высокие заслуги». Действовал он решительно, по вдохновению свыше.

Вот его точные исторические слова:

— Поручик Евсюков, поспешите на вокзал за шампанским!

Евсюков был должен в полку сто восемнадцать рублей, забыл, как на извозчике ездить, в буфете ему уже рюмки водки в долг не давали, и потому он, стоя навытяжку, стал шевелить пальцами, намекая…

Следующие исторические слова взбодрили Евсюкова:

— Не рассуждать! Действуйте именем… моим, конечно!

В вокзальном ресторане, в пользу крамольного отечества, была спешно реквизирована вся икра и все шампанское: Казань оставили умирать с голоду. Местные патриоты, во главе с Баратынским (потомком поэта), прочувствованно и возвышенно катили в солдатские вагоны анкерки с водкой. Колеса завертелись.

Евсюков почему-то вдруг стал ходить по вагонам, раздавая офицерам свои долги. В эшелоне творились удивительные вещи. Ложась спать, однажды видели привидение, выходившее из клозета. И всю дорогу до Тургая князь Долгорукий щедро делился с офицерами икрой и воспоминаниями. Конногвардейский полк, служба в кавалергардах, приходилось и на флоте маячить, затем Маньчжурия (при этом князь щупал пальцами череп), потом Москва, — описание жизни и подвигов было красочным, напоминая роман…

Устроив дневку, бедные офицеры сложились, кто сколько мог, и устроили другу царя, стяжавшему столько наград, скромный обед. Распорядителем обеда был поручик Евсюков, который уже сам давал в долг. Виновник торжества оглядел стол и сказал:

— Я тронут, господа… премного тронут!

Полковник, начальник эшелона, вытирал усы платком и ухаживал за поручиком Евсюковым.

— Поцелуемся, — говорил он, — как мужчина с мужчиной…

Потом долго намекал князю о своих заслугах перед отечеством:

— Вы, как лицо, близко стоящее к государю, конечно же, могли бы и замолвить словечко. Мол, есть такой полковник и прочее…

Долгорукий велел Евсюкову записать данные о полковнике.

— Я доложу, — сказал. — Государь будет тронут, я вам обещаю…

Глядя на горлышки бутылок, офицеры пели под звоны гитар:

Много красавиц в ауле у нас,

Звезды сияют во мраке их глаз,

Сладко любить их — завидная доля,

Но веселей молодецкая воля…

А в солдатских вагонах, под визги гармошек и сиплое звяканье балалаек, гремела черноземная неуемная силушка:

И сегодня щи, да и завтра щи,

Приходи, моя сурьезная,

Будем греться на печи.

Меня били, колотили

Два ножа, четыре гири,

Еще восемь кирпичей —

Все за девок-сволочей…

Тургай, вот он (чтоб ты сгорел, проклятый!), — плоские крыши казарм, тюрьма в стиле барокко высилась над степной столицей, как сказочный замок. С криком носилось воронье, словно чуя падаль.

Здесь разговор был короткий.

— Государь император недоволен вами, господа, — заявил самозванец военному совету генерал-губернаторства. — Что у вас тут происходит? Отчего такая слабость? Почему, под боком у вас до сих пор бунтует Уренск? Почему до сих пор не арестованы президент этой гнусной республики и Совет рабочих?

Было доложено о мерах, принятых ранее; к сожалению, эшелон застрял в степи и связь с ним прервана. Но надеемся…

— Надейтесь, господа! Прицепите к моему эшелону тюремный вагон, я подхвачу попутно ваш состав и привезу вам президента заодно с этим Советом… Стыдно, господа, стыдно! Что мне сказать о вас государю? Поручик Евсюков, поспешите на вокзал…

От перрона Тургая, пополнив запасы шампанского, карательный эшелон тронулся в просторы заснеженной февральской степи. Тяжелый вагон с решетками на окнах мотался в конце состава, лязгая дверями тамбуров. По борту его было выведено: «Министерство внутренних дел», а ниже — мелом: «Особого следования».

— Завтра к полудню, — высчитывал Долгорукий, — должны быть в Уренске… Прошу, господа офицеры, быть ближе к солдатам. Поручик Евсюков, проследите, чтобы демократия не была нарушена!

От двух контузий в голову князь жестоко страдал бессонницей. Во сне же часто смеялся, как младенец. Более никаких странностей за ним не наблюдалось. Напротив, он был весьма любезен.

— Я тронут, — говорил генерал-адъютант, — весьма тронут…

Привидение видели теперь в тюремном вагоне. Оно вышло из уборной, как и раньше, попросило у часового прикурить, после чего проследовало в тамбур и, открыв дверь, шагнуло на полном ходу прямо в степь — прямо в ночь. Часовой божился, что не спал…

В это время купчиха Тамара Шерстобитова, подобно царю, объявила поиски по всей империи своего странного жениха Чичикадзе.

— Он мой, — кричала она в припадке томления, — я не могу без него!.. Красавчик ты мой, контуженький!

Сергей Яковлевич прислушался к выстрелам.

— Баррикада еще держится? — спросил.

— Да, князь… Опять пальбу начали!

Огурцов был трезв сегодня как стеклышко. Мышецкий его отослал. Итак, дело за выборами… «Если бы не эти выстрелы, — как они несозвучны выборам!» На днях прошли первую ступень голосования в провинции — по крестьянской курии. Подпертый влиянием губернатора, Карпухин, кажется, пройдет и вторую ступень благополучно. Мужики на выборах так кричали:

— Помогай бог! Только бы до батюшки-царя выграбастаться! Ен нашей правды шло не слыхивал — наша правда не рабочая, земная… Ты уж, Карпухин, обскажи царю все как есть тут!

А по степной курии, как и следовало ожидать, пройдет прапорщик султан Самсырбай, — из тьмы дикого разума он взберется в кресло депутата. И тут ничем нельзя отвратить этого постыдного факта: законы степей закона не ведают. Зато совсем иная картина по городской курии — самой буйной, пронизанной идеями бойкота (со стороны депо), убежденной в том, что никакой октябрист не нужен, никакой кадет не проскочит, а вот…

— А вот дядя Вася — чем плох?

Оказывается, многие в Уренске даже не знали, что имеют право голоса. Вчера таких обывателей обошли с повестками по домам, но последствия оказались самые печальные: начался такой разброд в выборе кандидатов — хоть святых выноси. Выдвигали своих соседей:

— Во, Митрий Иваныч, покажись… Не бойся — не выдадим!

И показывали: Василиев Петровичей, каких-то затруженных пугливых Митричей, — кто они, откуда взялись, никто не знал ни ухом, ни рылом. Кончалось это, как правило, одним — скандалом:

— Ах, не хотите наших в думу сажать? Ну и хрен с вами. Повесткою вашей подотрусь, и катись вы с вашими выборами. На кой лад мне ваша дума сдалась… Тоже мне — демократы лыковы! Тьфу…

В середине дня Огурцов подозвал Мышецкого к телефону.