Друг мой, враг мой... - Эдвард Радзинский

И если баски бились за кубок, то «Спартак» – за право на жизнь.

(Коба послал смотреть матч членов Политбюро. Сам конечно же не поехал. Он знал, что истинный властитель должен лишь иногда показываться народу. Главный праздник – это его появление, а не какие-то там баски. Он как-то с усмешкой процитировал Наполеона: «Достаточно пару раз показаться в опере, чтобы на тебя перестали обращать внимание».)

«Спартак» совершил невозможный подвиг – победил басков с небывалым счетом шесть-два. Как ликовала страна! Незнакомые люди обнимались на улицах. И все эти годы простой народ продолжал говорить, вспоминать о той великой победе. В дни большого террора говорили совсем не о процессах и расстрелах вчерашних партийных вождей…

На башнях Кремля установили рубиновые звезды. Целые семьи ходили на Красную площадь смотреть, как они загорались ночью, как под ними над Кремлевской стеной всю ночь светилось одинокое окошко. Люди знали: это неусыпно трудится ради их счастья великий Вождь товарищ Сталин.

В прошлом, 1936 году вышел на экраны кинофильм «Цирк». И теперь вся страна счастливо пела песню, ставшую нашим неофициальным гимном – «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»

И действительно – вольно! Весь первый год террора страна радостно обсуждала проект Конституции, написанный несчастным Бухариным. Сталинская Конституция – так она называлась – гарантировала гражданам все демократические права и свободы. Правда, уже тогда ходил анекдот, за который полагались десять лет лагерей.

«Приходит человек к адвокату.

– У меня вопрос… Я хочу узнать, имею ли я право…

Адвокат прерывает:

– Имеете!

– Значит, я могу…

Прерывает:

– Не можете!»

Но это не мешало людям радоваться своей Конституции, самой передовой в мире…

Победы были не только в прошлом и настоящем. Победы ждали и в будущем. За две-три пятилетки мы должны были догнать и перегнать весь мир. Так велел Коба.

Удивительную страну создал Коба. Недаром она звала его «отцом».

Если бы в те страшные дни вы спросили обычных граждан, боятся ли они НКВД, они, безумно боявшиеся, совершенно искренне возмутились бы! Коба научил их лгать себе. Люди должны были верить, что арестовывают только врагов народа. И верили! И даже когда их самих везли в лагеря, они заставляли себя верить, что это ошибка и все очень скоро исправится.

И когда сажали друзей, изумлялись… чтобы тотчас объяснить себе, как объясняли тогда в Германии: «Мы наверняка знаем не все… Дыма без огня не бывает!»

Неотъемлемой, но тайной частью нашей жизни стали эти повседневные аресты. Происходили они глубокой ночью – в другой, ночной жизни, о которой люди запрещали себе даже думать днем.

Вот о чем я размышлял тогда, шагая по аллее Центрального парка культуры и отдыха.

Я вспоминал подполье, нашу борьбу, наши мечты, нашу веру, великие лозунги нашей Революции: «Свобода! Равенство! Братство! Или Смерть!» Свобода? Ее сменил страх. Равенство? Оно – во всеобщей унылой полуголодной жизни. Братство? Теперь это звучит как насмешка. Из всех лозунгов Республики Коба оставил один – Смерть.

Следивший, специально неумело прячась, не отставал от меня. Видимо, хотели, чтобы я боялся.

Жаркий день закончился, неправдоподобное огромное багровое солнце садилось, и наступал столь же безветренный летний вечер. От нечего делать я решил сходить в кино – здесь же, в Центральном парке. В полупустом душном зале шел французский фильм «Под крышами Парижа». Я смотрел на эти хорошо знакомые парижские улицы, и сердце щемило от острого печального чувства: больше никогда этого не увижу.

Выйдя из кинотеатра, я отметил, что филер куда-то исчез. Я понял: мне приготовили что-то новенькое, и пошел в глубь парка.

Между тем был уже двенадцатый час ночи, и в парк прибывала карнавальная толпа. В освещенных разноцветными лампочками аллеях с бесчисленных щитов смотрело лицо моего друга Кобы, под ним – его бессмертные слова: «Жить стало лучше, жить стало веселей». На другом щите огромное лицо высилось над словами «Да здравствует великая сталинская Конституция!»

Оба Кобы отечески ласково глядели друг на друга… И во всех других аллеях никуда было не деться от усов моего друга, пересыпанных редкими портретами Ильича. Между Кобами и Ильичами попадались гипсовые скульптуры новых святых, наших советских великомучеников: пионер Павлик Морозов, выдавший чекистам своего отца-кулака и убитый за это. (Семинарист Коба не забыл слова Евангелия: «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня». Только Бог теперь – мой друг Коба.) Напротив Павлика – гипсовый Киров, убиенный за преданность Богу Кобе. Совсем рядом с Кировым – легкомысленно обнаженная гипсовая девушка-физкультурница, крутобедрая, с пышными формами. Вспоминая о темпераменте убиенного, уверен, это соседство было ему приятно. Во всяком случае, гипсовый Киров улыбался…

Наступала полночь. В это время по всей стране начиналась «ночная жизнь». С запасных железнодорожных путей, светя прожекторами, готовились отправиться в лагеря товарные вагоны, набитые тысячами арестованных…

Но в парке гремел карнавал. Разноцветные огоньки, музыка…

Я сел на скамейку. Мимо, хохоча, пробежали счастливые люди в масках, в карнавальных костюмах. Прошел «дядя Сэм» с мешком за плечами, с надписью: «Награбленное у трудового народа», за ним – Кощей Бессмертный с надписью на груди «мировой капитал». «Мировой капитал» тискал девицу в легком сарафане.

В этот момент на мою скамейку опустилась она. Премиленькая девушка в античной тунике. Представилась так: «Ника Самофракийская, или Победа трудового народа над всемирным капиталом».

«Победа» попросила закурить. Затянувшись, развязно сообщила:

– Костюмчик на тебе обалденный и сигареты… я таких еще не курила. Может, заключим трудовое соглашение? Оплата почасовая.

Короче, девица являлась парадоксом: будучи «Победой», она одновременно относилась к побежденным. Ибо проституцию, как объявил нам Коба, советская власть давным-давно победила.

Она назвала цену. Надо сказать, просила много, но пояснила:

– Я ведь плачу за хату.

Что ж, жаднее богатых только бедные. Я отправился с нею. В ее комнате вынул пистолет, сунул ей в рот. Этого было достаточно – заговорила. Конечно же, как и большинство промышлявших в парке красоток, работала на наше ведомство. Ее отправили побеседовать со мной… и потом написать в отчете всё, что они ей продиктуют…

Итак, мне грубо шили дело. Выяснив, я все-таки воспользовался ее услугами. После чего продиктовал ей текст, где подробно описал всё, что у нас с ней случилось. И сколько раз случилось. В заключение просил выплатить ей гонорар, который не заплатил. И подписался.