Атомный поезд - Данил Корецкий

Лечи тяжело вздохнул. За проваленную операцию спрос особо никто не учинит: ведь не нарушен ничей личный интерес, никому не нанесена обида. К тому же у него за спиной целая армия, кто спросит? Даже Али Арханов ничего бы сделать не смог… А вот за этого араба, или кто он там, за него спросить могут! У «Аль Каиды» длинные руки, они протянутся в самую охраняемую спальню и вцепятся в горло, задушат прямо на шёлковых подушках и под атласными одеялами…

— Его беречь надо! Постарайтесь найти и выполняйте все его распоряжения!

— Все? — остро глянул Муса.

— Я же сказал — все!

Муса незаметно перевёл дух. Это же распоряжение Салима — ликвидировать тех, кто видел его лицо. А кроме имама Арханова видели двое: Лечи и Исрапил. Сейчас Исмаилов снял камень с его души: сам попросил слушаться чужака!

— А что с Галинбаевым? — вспомнил полевой командир о своём заместителе.

— Живой. Только его арестовали.

— Да ну?! — вскинулся Исмаилов. — Это плохо. Но он не сболтнёт ничего лишнего. Я в нём уверен.

— Увы, амир… Только Аллах не ошибается, — Муса печально наклонил голову.

— Что ты знаешь, говори! — нечеловеческие глаза сурово сверлили младшего Хархоева.

— Немного. Пока его держат в Ахтырской тюрьме, но привозили на станцию, и он все показывал и все рассказывал! А его фотографировали и на плёнку записывали! Завтра его машиной отвезут на вокзал и вечерним поездом отправят в Тиходонск.

Исмаилов закрыл глаза. Его каменное лицо окаменело ещё больше. В комнатке наступила тишина.

— Откуда ты все это знаешь? — наконец глухо спросил он.

— От ахтырских ментов. Гяуры за деньги мать родную продадут!

— Будете его встречать? — после длительной паузы снова спросил Лечи.

— Да, — Муса встал.

— Что ж… Ты прав, не ошибается только Всевышний. Да поможет вам Аллах!

— Спасибо, амир, поправляйся.

Муса вышел, за ним один из сопровождающих. Второй остался в полутёмной комнатке и молча смотрел на амира. Это был тот, кто отдал свой пистолет. Разобрать выражение его лица Лечи в полумраке не мог. Парень шагнул вперёд, и вдруг, как вспышка молнии, Исмаилова озарило прозрение. Он всё понял.

— Ты кто? Как тебя зовут? Из какого ты рода? — повелительно спросил он, а сам сунул руку под овечью подушку и влажной рукой обхватил согревшуюся рукоятку пистолета. Ноздри жадно вдыхали спёртый, неприятно пахнущий воздух. Хотелось дышать им и дышать — дни, месяцы, годы…

— Это неважно, амир!

— Щенок! — он выдернул руку с оружием. — Ты забыл, кто я!

Но прежде, чем курок щёлкнул вхолостую, он уже понял: нет, не забыли, все предусмотрели, заранее разрядили оружие!

Демонические глаза Исраилова метали молнии, ноздри раздулись, казалось, что сейчас из них повалит густой чёрный дым. Но на подручного Мусы это не произвело никакого впечатления. Он сделал ещё один шаг и извлёк из-под куртки удлинённый глушителем «ТТ», в котором наверняка были патроны.

В полутёмной грязноватой комнате глухо раздались три выстрела.

* * *

Исрапила Галинбаева на вокзал конвоировали четверо сотрудников Ахтырского ГОВД. Два молодых сержанта — в форме, бронежилетах и с короткоствольными автоматами на коленях — сидели на заднем сиденье жёлтого «УАЗа». Оперативник Синицын — мужчина перезрелого для капитанского звания возраста, с густой свалявшейся шевелюрой русых волос и в дешёвом, а потому всегда мятом костюме — сидел рядом с водителем, младшим сержантом, в форме, но без бронежилета. Сзади, в тесной клетке, со скованными наручниками руками скорчился арестованный.

Перевозка была самой заурядной, конвой считался усиленным, и капитану Синицыну, составлявшему это самое «усиление», и в голову не могло прийти, что возможны какие-то осложнения. Прокатились по городу пару километров — и все дела. Он даже не стал возиться с бронежилетом и получать автомат — лишняя морока, тем более что прямо с вокзала он собирался отправиться на день рождения к Серёге Волгину из ОБЭП, который всегда накрывал шикарные «поляны».

Молчаливый водитель вёл машину ровно и уверенно.

Синицын прикурил сигарету и обернулся назад. В салоне всё было спокойно. Пленник вёл себя тихо, да и куда ему дёргаться со сломанной клешнёй и раненой ногой! Сержанты сидели ровно, не отвлекались на анекдоты и даже не лузгали семечки. Капитан покосился на наручные часы. Восемнадцать сорок. Через двадцать минут надо садиться за стол! Хотя обычно все задерживаются: в милиции никто не уходит с работы по звонку.

— Куда ж ты прёшь, кретин! — неожиданно гаркнул водитель и резко затормозил.

Синицына бросило на лобовое стекло, сзади упал автомат и выругался сержант.

Дорогу перегородила замызганная «шестёрка» с затемнёнными до черноты стёклами. Ещё чуть-чуть, и «УАЗ» ударил бы её в борт.

— Сейчас выйду и права отберу у мудака, — возмущался младший сержант, но Синицын вдруг понял, что это не обычный дорожный инцидент, а ЧП, связанное с тихо сидящим в клетке чеченцем.

— Назад давай! Живо назад! — закричал он и, сунув руку под пиджак, выхватил из поясной кобуры пистолет. Водитель со скрежетом включил заднюю передачу. Но больше они сделать ничего не успели.

Затемнённые стекла «шестёрки» поползли вниз, обнажая, к ужасу капитана и младшего сержанта, нетерпеливо подрагивающие дула автоматов.

— Огонь! — крикнул Синицын, передёргивая затвор, и в тот же миг, будто выполняя его команду, автоматы изрыгнули в «УАЗ» содержимое своих магазинов.

На таком расстоянии промахнуться невозможно: десятки пуль раскрошили в мелкие осколки лобовое стекло, прошивая все на своём пути, прошли сквозь водителя и капитана. Синицын почувствовал, как грудь загорелась огнём, краем глаза заметил, что водителя отшвырнуло назад с простреленным черепом, он вскинул руку и наугад выстрелил, чему потом очень удивился судебно-медицинский эксперт: капитан Синицын стрелял фактически мёртвым. Изрешечённые тела на передних сиденьях откинулись в стороны.

Сзади дело обстояло по-иному: ослабленные пули натолкнулись на бронежилеты и с визгом рикошетировали. Но пуль было слишком много: одна рикошетом задела голову того сержанта, что помоложе, вторая пробила плечо тому, который постарше.

Обливаясь кровью, контуженые милиционеры вывалились из «УАЗа» и открыли ответный огонь.

Несколько секунд четыре автомата с трёх метров выпускали друг в друга свой боезапас. «Шестёрке» тоже не поздоровилось: чёрными брызгами разлетелись тонированные стёкла, тонкий металл покрылся десятками отверстий, превращаясь в подобие дуршлага, из которого брызгала липкая красная жидкость. Автоматы нападающих замолкли и с лязгом вывалились на мостовую, один за другим.

Самый молодой сержант лежал на асфальте без сознания, второй ещё держался на ногах, намертво вжимая спуск опустевшего автомата. Но бой ещё не кончился. Потому что выскочившие из «шестёрки» минутой раньше два человека открыли огонь с флангов. Сержант уронил автомат, упал и, скрючившись, привалился к заднему колесу «УАЗа». Короткая «контрольная» очередь прошила его тело и пробила резину: с протяжным, похожим на стон звуком колесо спустило.