КГБ и власть. Пятое управление: политическая контрразведка - Эдуард Макаревич

Питовранов Евгений Петрович, заместитель председателя КГБ, — человек умнейший и в контрразведывательном деле — талантливейший. Своим интеллектом он превосходил многих руководителей органов безопасности. В свое время на него обратил внимание Сталин в связи с одним щекотливым случаем в советско-американских отношениях. Осенью 1941 года, когда танковые и моторизованные дивизии германского вермахта рвались к Москве, дипломатические миссии, расположенные в столице СССР, были эвакуированы в город Куйбышев, что на Волге. А в 1944 году, когда исход войны был ясен, то эти миссии начали возвращаться в Москву. Вернулось и американское посольство в свое московское месторасположение. А через несколько недель советское Министерство иностранных дел получило официальный протест госдепартамента США и письмо американского посла в Москве А. Гарримана, из которых следовало, что после возвращения из Куйбышева персонал посольства обнаружил в ряде служебных и жилых помещений, в том числе и в личной резиденции посла «Спасо-Хауз», подслушивающие устройства. Подобная практика, говорилось в этих посланиях, серьезно противоречит нормам международных отношений, а также характеру союзнических советско-американских отношений, скрепленных совместной борьбой против нацизма.

Сталин был не только серьезно озабочен случившимся инцидентом, но и разгневан. Он собрал совещание руководителей служб безопасности — искать убедительную версию объяснения для американцев. Генералы молчали, уперев взгляды в зеленую обивку стола. Время шло. Все присутствующие уже физически ощущали, как накалялась повисшая тишина, готовая разразиться грозой. И тогда встал сидевший в глубине кабинета Питовранов, представился и, обращаясь к Сталину, начал говорить. Монолог его примерно был такой.

— Как можно объяснить американцам? Вот, Кутузов сдал французам Москву, принеся ее в жертву, но зато выиграл всю кампанию, разгромив сильнейшую армию мира. Мы тоже не исключали возможной сдачи Москвы, по тактическим соображениям. И на период ее временной оккупации подготовили для немцев кое-что неожиданное. Заминировали много домов. А в тех домах, где, по нашим соображениям, могли бы разместиться высокопоставленные немецкие чины, установили подслушивающие устройства. Это делали для того, чтобы наше командование и наши подпольные группы получали информацию, нужную для организации сопротивления. Вот такая идея для объяснения.

Сталин, осмыслив сказанное, спрашивает: «Но почему, не сдав Москвы, разгромив немцев под Москвой, мы сами потом не сняли эти устройства?»

И здесь Питовранов, предвидя этот вопрос, тут же отвечает:

— Не сняли по той причине, что те, кто их устанавливал, ушли в действующую армию, на фронт, воевать. А ведь только эти люди знали, где и как устанавливали эту аппаратуру. Других в эти дела не посвящали — таковы законы конспирации, и они, наверное, также известны американцам. А эти устройства мы так никогда и не использовали. Кончится война — будем убирать.

Сталин был удовлетворен. На следующий день министр иностранных дел В. Молотов вручил ответ американскому послу. Инцидент дальнейшего развития не получил.

В тот период, когда Родион Щедрин добился встречи с Питоврановым, тот руководил контрразведывательным управлением в КГБ и был начальником Бобкова.

Встреча была плодотворной. Щедрин рассказал все перипетии драмы Плисецкой. А Питовранов слушал. Он умел слушать. Тоже талант. Задавал вопросы, прощупывал собеседника взглядом. Как говорил потом Щедрин, «пристально в меня вглядывался, до самой печенки». Договорились о том, что Плисецкая напишет письмо на имя Н. С. Хрущева, а Питовранов доведет это письмо до него. Требования к письму, определенные Питоврановым, были такие: очень личное, искреннее, критическое к самой себе, убедительное, краткое.

И вот письмо написано, Питовранов передает его Владимиру Лебедеву, помощнику Хрущева и своему институтскому товарищу, а тот прямо в руки генеральному секретарю партии и главе государства Никите Сергеевичу Хрущеву.

Через несколько дней звонок от Питовранова Плисецкой, домой. Генерал сообщает, что завтра в 10 утра ее примет председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин.

Встреча была недолгой, но эмоционально емкой. Сказанное Шелепиным сводилось к тому, что, во-первых, Никита Сергеевич прочел ваше письмо и вам поверил; во-вторых, у нас нет оснований не доверять вам; в-третьих, многое из нагороженного вокруг вас — это ерунда, следствие недоброжелательства и профессиональной зависти коллег; в-четвертых, и вы много ошибок совершили, а свои поступки следует контролировать; в-пятых, мы думаем, что надо вам с товарищами отправиться в США; в шестых, дядя ваш, господин Плезент, умер в Нью-Йорке в апреле 1955 года, можете повидаться с его сыновьями, и препятствий с нашей стороны не будет.

Таков был финал этой эпопеи, которую затеяла Лиля Брик в новогоднюю ночь 1959 года.

Талант Плисецкой в танце набирал силу. В 1964 году она получила Ленинскую премию за свое искусство — до нее эту премию получали только Галина Уланова и Вахтанг Чабукиани. Но была у нее мечта — станцевать «Кармен». Родион Щедрин пишет «Кармен-сюиту». По сути — это некое соавторство: Бизе — Щедрин. Танец ставит кубинский хореограф Альберто Алонсо.

Премьера в Большом. Публику поражает непривычная музыка, затмевающая все известное, музыка яркая, острая, по словам Плисецкой — сочная, тревожная, красочная, обреченная, возвышенная. Скажет Ахмадуллина: музыка целует музыку. И танец, конечно, танец Плисецкой. Но какой?! Нет сентиментальности, нет бездумного развлечения, есть танец жесткий и мощный, наполненный страстью и трагедийной силой.

Зал не принял. Но безоговорочно приняли спектакль — великий Шостакович, наш выдающийся хореограф Якобсон и Лиля Брик. Министр культуры Фурцева ушла со спектакля. Последующие спектакли отменили. Визит Щедрина и Плисецкой к Фурцевой — объяснения, аргументы. Министр в ответ: «Сплошная эротика. Музыка оперы изуродована, надо пересмотреть концепцию». Опять объяснения, тягостные и настойчивые насчет концепции и замысла. И вот он, момент истины — министр сдается: «Костюм поменяйте. Юбку наденьте. Прикройте, Майя, голые ляжки. Это сцена Большого театра». И спектакль показали еще раз. Потом будут еще баталии с Фурцевой, которая однажды скажет Плисецкой: «Вы — предательница классического балета». Но, продираясь сквозь дебри театрально-музыкальной бюрократии, балетный спектакль «Кармен» все-таки шел, и в СССР, а потом вышел и на мировую сцену. Плисецкая станцевала «Кармен-сюиту» 350 раз, по всему миру — 218.

После яркого успеха Плисецкой в «Кармен-сюите» выдающиеся западные хореографы жаждут работать с ней. Нет у нее конкурентов в мире по балетному таланту, чутью и мастерству, по страстности и чувственности в исполняемых партиях. Она становится своего рода «мягкой» силой советской культуры.

И вот в Париже предложение Ролана Пети: «Мы должны поработать вместе. У меня для вас, Майя, есть великая идея — сделать вашу роль на одних пор-дебра…» Ролан Пети поставил с ней «Гибель розы» по стихотворению Блейка на музыку Малера, костюмы Сен-Лорана. Премьера в Париже, а потом 200 раз она станцевала его по всем континентам. Конечно, успех!