От Сталинграда до Берлина. Воспоминания командующего - Василий Чуйков

Трудно передать переживания тех минут, когда на карту было поставлено все. В случае провала противник никого не пощадит.

Вот мы приблизились к противнику шагов на двадцать. Из-за кустов и посевов на нас глянули десятки дул винтовок. Навстречу поднялись из-за укрытия два польских офицера. Остановившись, я крикнул им: «Паны, сдаюсь!» — и бросил на землю свой пистолет, а ординарцы начали снимать с плеч винтовки. (Разумеется, у нас было еще оружие: у меня в правой передней кобуре седла — пистолет, а в левой — две гранаты-лимонки, у ординарцев — по лимонке.)

Офицеры, видя, что я бросил пистолет, решили подойти ближе. Значит, пока все идет хорошо. Один из них на чистом русском языке спросил, кто я такой. Ответ был правильный: командир 43-го полка. Я решил говорить правду, подозревая, что они, возможно, знают, с какой частью им пришлось столкнуться.

Тот же офицер спросил, почему идущие солдаты не бросают оружия. Отвечаю, зачем бросать оружие в поле, сейчас подойдут и сложат. Оглянувшись и посмотрев на своих, я увидел, что роты идут уже не толпой, а чуть ли не боевыми порядками. Им оставалось пройти еще шагов 300–400.

Офицеры, заметив такой порядок, начали волноваться и оба предложили мне, чтобы я дал команду бросить оружие.

Наивно улыбнувшись, отвечаю: «Что вы, паны, боитесь, вы видите, что никто из наших не держит винтовки в боевом положении, сейчас подойдут, и я подам команду». Видя, что офицеры в большой нервозности — красноармейцы приблизились уже на 150–200 шагов, — я им говорю, что даю команду бросить оружие, и, сняв фуражку, кричу:

— Бросай оружие!

И в этот же миг услышал громовое «ура»… Несмотря на усталость, красноармейцы сделали рывок, которому позавидовали бы иные спортсмены, а боевой порядок был таков, какого не всегда удавалось достичь и на инспекторском смотре.

Офицеры побежали, за ними — солдаты. Это было потрясающее зрелище, с трудом верилось, что мы вырвались из кольца.

На шоссе Острув-Мазовецкий — Брок мы соединились с 44-м полком. От его командира Николая Ниловича Пронина я узнал, что он связи с бригадой и дивизией не имеет и что полчаса назад им получена информация от командира 45-го полка Чернышева из Острув-Мазовецкого, который сообщал о своем отходе на восток. По имеющимся у него данным, противник в нашем тылу занял узел шоссейных дорог Замбрув и станцию Чижов. Перед нами, двумя командирами полков, стоял вопрос, как действовать дальше, ибо по сложившейся обстановке мы были уже в оперативном окружении. Правда, пока противник на нас не наседал.

В лесу между местечком Брок и Острув-Мазовецким устроили короткое совещание. Прежде всего решили избрать старшего командира. Возглавлять полки поручили мне. Разработали план прорыва. Наш путь лежал на восток в полосе, ограниченной с юга железной дорогой Белосток — Варшава и с севера шоссейной магистралью Белосток — Замбрув — Вышкув. Мы считали, что в полосе шириной 15–20 километров не может быть сплошного вражеского фронта.

Я знал, что каждая минута промедления могла лишь крепче затянуть петлю окружения. Это заставило быстро принимать решения и еще быстрее доводить их до подчиненных.

Мы не хотели ввязываться в бои с противником, старались обойти его. Движение без дорог, по полям, где посевы делились частыми межами, было очень трудным как для людей, так и для коней. Особенно если учесть, что половина красноармейцев шла босиком. Все же к утру 22 августа мы вышли к шоссейной дороге Замбрув — Чижов. Не доходя двух километров до шоссе, полки остановились на привал. К шоссе выслали конных разведчиков. Наблюдая с крыши сарая за действиями разведки, я с досадой отметил, что она очень медленно продвигается вперед, прячется за кустами и деревьями, чего-то выжидает. Такое поведение, на мой взгляд, равнялось трусости. Крикнув своему ординарцу Петру Соломину: «Подать коня!», сполз с крыши, вскочил в седло и поскакал к разведчикам. Разгорячившись из-за нерешительности разведчиков, я совершенно забыл об опасности и за это жестоко поплатился.

Застрочили вражеские пулеметы, раздались винтовочные залпы. Пули зажужжали вокруг, как пчелиный рой.

И тут я почувствовал сильный удар в левую руку выше локтя. В глазах потемнело от боли… Я не хотел верить, что буду убит или захвачен в плен: конь нес меня во весь опор. Но вдруг он задрожал и начал сбиваться с ритма. Если конь ранен, тогда конец. И действительно, он через две-три секунды на полном скаку упал на дорогу. Я, словно циркач, перелетел через его голову и приземлился на обе ноги. Левая рука висела как плеть. Схватив правой рукой левую, засунул ее за ремень бинокля. Бежать я не мог и пошел, шатаясь, в сторону своих войск. Томила жажда. Заметив в канавке лужу, зачерпнул фуражкой воды, напился. Тут ко мне подскочил ординарец со своим конем. Кое-как взобрался на коня и рысью тронулся к полку.

По дороге то и дело впадал в забытье.

Наконец показалась колонна наших войск. Меня бережно сняли с коня и положили на повозку. Но не только доктора, даже санинструктора у нас тут не оказалось. Френч и брюки были в крови, которая сочилась через рукав. Вскоре подошел мой бывший адъютант Иван Назаркин, решившийся сделать перевязку. Но когда с меня хотели снять френч, я взвыл от боли. Тогда Назаркин, взяв ножницы, разрезал рукава френча и рубашки до ворота. Я увидел рану, сантиметров восемь длиной и пять шириной, из которой торчали осколки раздробленной плечевой кости. Чтобы кое-как превозмочь боль во время перевязки (для нее было использовано несколько индивидуальных пакетов), правой рукой вцепился себе в волосы и, как мне кажется, почувствовал облегчение. Но настоящие мои муки были впереди. Когда повозка тронулась, я, кажется, даже слышал, как скрипят осколки костей в ране. Мы двигались лесами и полями, не заходя в населенные пункты, весь остаток дня и ночь.

Я впадал в забытье, возможно, даже спал. На рассвете наша колонна вышла на шоссе у населенного пункта Менженин.

Меня удивляло и озадачивало почти полное отсутствие движения по такому прекрасному гравийному шоссе, как Белосток — Варшава. Значит, где-то восточнее оно перерезано противником. Я приказал сопровождавшим меня конным разведчикам узнать у местных жителей, что им известно о Белостоке. Через несколько минут они доложили: жители говорят, что город уже занят противником.

При мне была топографическая карта, по которой отыскал еще один путь на восток — через крепость Осовец. Но я не мог подняться, чтобы сориентироваться, где мы находимся. Тут разведчики подвели ко мне польского гражданина, который был мобилизован нашими войсками для перевозок. Он где-то бросил свою подводу и теперь возвращался домой. Шел он из Белостока, и я сразу же спросил его:

— Кто в Белостоке?

— Поляки, там был большой бой, — ответил крестьянин и пошел своей дорогой.

Уже рассвело, когда мы подъехали к какому-то перекрестку. Здесь стояли несколько женщин. Увидев меня, они заплакали. Я понял, что причина этого мой жалкий вид: лицо бледно-синее, волосы на голове перепутаны, в крови… Они сообщили, что недалеко, по направлению к Белостоку, недавно слышалась стрельба.