Голландская республика. Ее подъем, величие и падение. 1477-1806. Том 2. 1651-1806 - Джонатан И. Израэль

Но реальная заработная плата весьма сильно отличалась от реальных доходов: первая представляла собой покупательную способность данной заработной платы, вторая — ту сумму, которую действительно зарабатывали; таким образом, рабочий мог выиграть от роста реальных зарплат только в том случае, если трудился столько же времени и в тех же условиях, как и раньше, — крайне спорная посылка для второй четверти XVIII в. Для рабочих, сохранивших свои рабочие места, основная сложность после 1720 г. заключалась в том, чтобы отстоять те ставки оплаты труда и условия, которые их работодатели уступили им в прошлом. После 1720-х гг. рабочих не только стремились увольнять везде, где только можно, но и урезать оплату их труда, заставляя оставшихся соглашаться на худшие условия работы и оплаты за нее, а также в большей степени применяя труд детей, молодежи и дешевый иммигрантский труд. В 1720 г. харлемские шелкоткачи горько жаловались, что их условиям жизни угрожали «пришельцы» из северной Германии, которых брали на работу в промышленности. Использование иммигрантов было также способом обхода цеховых установлений и, в некоторых случаях, сопротивления учреждению новых цехов. В 1742 г., например, харлемские владельцы галантерейных мануфактур использовали утверждение, что рабочие «были в основной своей массе чужестранцами и худшего сорта» в качестве аргумента против учреждения цеха для этой отрасли промышленности.

Усилия работодателей, направленные на урезание зарплат и ухудшение условий труда, породили новый вид социального конфликта, приведший к борьбе рабочих за свои права и забастовкам, зачастую имевшим вполне современный облик, хотя это явление было уникальным для специфической ситуации в нидерландском обществе в XVIII в. и временным феноменом, который по большей части сошел на нет к 1770 г. Более того, это был в такой же степени конфликт между местными рабочими, привыкшими к более высоким зарплатам и более благоприятным условиям труда, и иммигрантами, готовыми работать за низкую плату, как и конфликт между рабочими и работодателями. Многочисленные рабочие-текстильщики, переселявшиеся в Харлем и Лейден из Хелмонда, Алмело и других пришедших в упадок внутренних текстильных центров, сталкивались с таким же сопротивлением, как и немцы, и, будучи готовы работать за более низкую заработную плату, точно так же охотно нанимались работодателями. Лейденские текстильщики устраивали забастовки в 1700, 1716-18, 1724, 1730, 1741, 1744, 1747-48, 1761, 1764 и 1770 гг. После 1770 г. лейденская текстильная промышленность пришла в такой упадок, что уже не за что было бороться. Амстердамские рабочие, трудившиеся в хлопковой отрасли, бастовали в 1729 г. и снова в 1744 г., в последнем случае продержавшись более месяца, так как работодатели отказывались соблюдать соглашение о заработной плате и условиях работы, достигнутое в 1729 г., в частности, нанимая слишком много детей и молодежи, которым можно было меньше платить. Как и в других нидерландских забастовках того периода, амстердамские рабочие-текстильщики выбрали вождей забастовки, учредили забастовочный фонд и сознательно боролись за повышение уровня заработной платы. В конечном счете вожди забастовки были арестованы городскими властями.

Чтобы защитить свои заработки и уровень жизни, рабочие не только предпринимали акции против хозяев предприятий, но и, причем на этот раз с поощрения городских властей, стремились ужесточить цеховые ограничения, и там, где имелись свободные «ниши», учреждали новые цеха. Взаимодополняющей тенденцией была тенденция некоторых муниципалитетов к ужесточению правил предоставления прав жителям города, что являлось необходимым условием для вступления в цех. Эта защитная реакция хорошо иллюстрирована многочисленностью цехов и принадлежности к ним в Амстердаме. В 1688 г. в городе насчитывалось 37 цехов с 11 000 членов; к 1750 г. это количество выросло до 50 цехов с более чем 14 000 членов, хотя общая численность населения оставалась неизменной.

По мере усиления давления нужды на городские и церковные благотворительные институты среди рабочих также проявилась растущая тенденция, поощрявшаяся городскими властями, к учреждению большего количества касс взаимопомощи и фондов по страхованию от болезней и несчастных случаев. Первая половина XVIII в. в Соединенных Провинциях засвидетельствовала примечательное распространение обществ рабочих, направленных на защиту рабочих-протестантов. Лейденские рабочие, занимавшиеся изготовлением «says», учредили кассу взаимопомощи в 1700 г., воссозданную в 1736 г., в которой могли состоять только члены реформатской Церкви «с хорошей моральной репутацией», в возрасте старше сорока лет, трудоспособные и согласные пройти медицинское обследование в качестве условия для приема. Работая, ее члены отчисляли 2 стивера в неделю из своих заработков в кассу, из которой получали 2 с половиной гульдена в неделю сроком до шести месяцев, если они становились нетрудноспособными из-за болезни или несчастного случая, при условии, что причиной потери трудоспособности не было пьянство или драка. Другое общество лейденских рабочих-текстильщиков, учрежденное в 1711 г., принимало как реформатов, так и ремонстрантов и меннонитов, но опять-таки не принимало католиков. Это общество также выплачивало 50 стиверов в неделю в случае болезни или несчастного случая, не позволявшего работать, но любопытно, что оно запрещало «братьям» использовать полученное пособие, чтобы посещать харчевни или пивные, «за исключением одного стакана пива для утоления жажды, выпитого стоя и без передышки».

В прошлом нидерландские рабочие наслаждались заметно более высоким уровнем жизни, чем их современники в Германии, южных Нидерландах или Британии, и готовы были со всей решимостью защищать его. Даже оставшись без работы и живя на пособие, они проявляли тенденцию к разборчивости и ожиданию помощи, что отмечали многие иностранные наблюдатели, в том числе Босуэлл, который в 1764 г. замечал, что в Утрехте можно увидеть большое количество «нуждающихся людей, которые не имеют других средств к существованию, кроме картофеля, джина и напитков, которые они называют чаем и кофе; и что хуже всего, я полагаю, что они настолько привыкли к этой жизни, что откажутся от работы, даже если им ее предложат».

Это еще более поощряло нидерландских работодателей привлекать иммигрантов и сезонных рабочих из северного Брабанта, Оверэйссела и Гелдерланда, и в особенности из соседних областей Германии, которых они нанимали для выполнения низкоквалифицированных работ при худших условиях труда и низкой зарплате. Собственно говоря, одной из самых типичных черт нидерландского общества в XVIII в. являлся тот факт, что, несмотря на массовый отток квалифицированных нидерландских рабочих, эмигрировавших за границу, не произошло никакого сокращения прежнего высокого уровня иммиграции из северо-западной Германии. Изменился лишь состав этого немецкого миграционного потока. В XVII в. немецкая колония в Амстердаме в значительной степени состояла из людей, связанных с морской детальностью или торговлей, в том числе многих моряков и купцов, зачастую выходцев из Гамбурга, Бремена, Эмдена, Шлезвиг-Гольштейна или кальвинистских герцогств нижнего Рейна. Напротив, после 1720 г. произошло резкое сокращение иммиграции из немецкой прибрежной зоны, компенсированное ростом численности нередко впавших в крайнюю нужду католиков, евреев и лютеран, прибывавших из Мюнстерланда, сельской местности Нижней Саксонии и Гессена. В XVIII в. сезонные рабочие из области Мюнстера стали крупным фактором в нидерландской экономике, особенно в самых низкооплачиваемых работах, таких как добыча торфа и ткачество, и не только в Голландии. В Харлингене во Фрисландии, например, в первой половине XVIII в. произошло значительное увеличение численности католиков, которое было почти полностью вызвано поселением в городе католиков из Мюнстерланда.