Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

помышляет о том, чтобы уехать в Прадеру, что все слухи — это лишь предлог.

— Кто сможет узнать, что мы встречаемся здесь ночью? Лишь одна Фьяметта в курсе, но она скорее умрет, чем выдаст меня.

— Во всяком случае, так долго продолжаться не может. Вы же не можете провести всю жизнь в постели, притворяясь больной.

— Я в ней буду оставаться сколько угодно. Не понимаю, почему отказываться от такого права?

— Король может найти это странным, что при своей болезни вы так великолепно выглядите.

— Я беременна и имею право на причуды.

— Хорошо, что вы вспомнили об этом. В вашем состоянии, сударыня, было бы лучше, если бы вы избегали некоторых изнурительных упражнений.

При свете зажженной ею свечи, поскольку было затруднительно объясняться в полной темноте, он внезапно увидел слезы в ее глазах и понял, что сделал ей больно.

— Тебе ли ставить в упрек страстность наших ласк, — прошептала она с трудом. — Я полагала, что это тебе доставляет такое же удовольствие, что и мне.

Чтобы утешить ее, он улыбнулся, привлек ее к себе и поцеловал ее распущенные светлые волосы.

— Не в этом дело. Надо, чтобы ты поняла, что ты не такая, как все другие женщины. Ты же будущая королева Испании, и у короля есть глаза.

— Это несносный старик, святоша. Он полагает, что осудил бы себя на вечное проклятие, если бы не оставался по-глупому верен своей жене, скончавшейся более двадцати лет назад! — взорвалась Мария-Луиза. — Если бы он не отказывался от удовольствий, которых, впрочем, он смертельно жаждет, то он бы был более снисходителен по отношению к другим. Он не преследовал бы их с такой жестокостью. Он мстит себе своей непоколебимостью.

— Несомненно. Но если слепцы на площади начинают говорить о нас, это означает, что ты в опасности. Ты должна быть осторожной, это относится не только к тебе, но и к ребенку, которого ты вынашиваешь. Во-первых, тебе следует возобновить твои обычные занятия, например, твое присутствие на празднике Сан-Исидоро. Твое отсутствие на религиозной церемонии не может пройти незамеченным.

— Я знаю. Но что будет с нами, с нашими сладостными встречами?

— Мы найдем способ, — сказал Жиль без особой уверенности.

Но она уже ни о чем не думала, вцепившись в него, как влюбленная кошка, мечтая о новых ласках. Он попытался остановить ее.

— Уже поздно. Надо возвращаться.

— Нет, еще нет. Я буду такой несчастной. Возьми меня… всего один раз. Ах да, я принесла тебе подарок. Едва о нем не забыла.

Она побежала босая к куче одежды, валявшейся на полу у двери, прибежав, бросилась к нему в объятия. Что-то проскользнуло в руку Жиля, он запротестовал:

— Я не хочу никаких подарков, особенно таких ценных! — воскликнул он, когда слабый свет свечи вырвал из темноты сияние великолепного изумруда, вставленного в перстень.

— А почему бы мне не сделать тебе ценного подарка! То, что ты мне даешь, для меня бесценно.

— Вот потому я тебе это и даю. А этот перстень…

Как будто ты мне платишь.

— Не будь таким глупым. Изумруд — это талисман. Он такой же зеленый, как надежда, зеленый, как весна. Один старик ученый сказал мне однажды, что древние египтяне полагали, что это камень любовников. И потом, ты приехал в Испанию за состоянием. Позволь мне начать с этого камня. И не оскорбляй меня своим отказом.

Надо было принять подарок. К тому же Жиль испытывал новое чувство, более чистое. До сих пор он думал, что был для принцессы всего лишь инструментом для удовольствий, а чувства мало ее интересовали. Эта драгоценность открыла для него что-то нежное, сердечную теплоту, которая, может быть, и не была любовью, но была очень на нее похожа. Он нежно поцеловал руку, только что вручившую ему поистине королевский подарок.

— Этого, моя королева, я никогда не забуду.

Последовавшее за этим объятие дало почувствовать теплоту его признательности, а когда Мария-Луиза вырвалась от него и убежала во дворец, он более не испытывал чувства облегчения, как это было раньше. Это было схоже с тем чувством, которое он испытал в первый вечер: будущая королева Испании безнадежно искала своего счастья. И только один Бог знал, какую власть смог бы извлечь у нее какой-либо ловкий человек, когда она возложит на себя корону. Не надо было долго жить при дворе, чтобы понять, что наследный принц Карл был всего лишь толстым туповатым простаком, миролюбивым и легковерным до глупости, находящимся в постоянном блаженном восхищении своей женой. Настоящим королем будет Мария-Луиза. Но кто будет повелителем Марии-Луизы?

— Да защитит Господь Испанию, — прошептал он сам себе, заворачивая перстень в платок с приятным чувством, будто он прижимает к себе старые камни замка Лаюнондэ.

Он почувствовал успокоение в сердце и в душе.

Похождение, случившееся с ним, начинало заботить его, но теперь, кажется, оно заканчивается само собой без криков и без мук, а когда он много позже вспомнит о нем, то это воспоминание будет лишено горечи.

Часы где-то пробили три часа. Давно уже следовало бы вернуться и отдохнуть. Жиль тихонько вышел из павильона, закрыл за собой дверь, сделал несколько шагов вдоль реки, вдыхая полной грудью свежий ночной воздух, напоенный ароматами.

Какая-то ночная птица прокричала совсем рядом с ним. Тотчас же из-за кустов выскочило множество людей в масках и набросилось на молодого человека. Они связали его с такой ловкостью и быстротой, что он даже не успел выхватить шпагу.

После того как его скрутили по рукам и ногам, какой-то гигант, весь в черном, взвалил его к себе на плечи и понес по дорожке, ведущей вдоль берега до площадки, усаженной зонтиковыми соснами, ступеньки с нее спускались к самой реке.

Несмотря на неудобство, пленнику удалось различить посреди площадки силуэт человека, который, казалось, их ожидал… и кого-то ему напомнил. Властный голос произнес:

— Сделано?

— Сделано, сир. Мы несем его, — ответил кто-то.

— Отлично! Кладите сюда!

Несший Жиля опустил его на землю без всяких церемоний, но не это усилило беспокойство Жиля. Если уж сам король потрудился устроить эту засаду, то любовник неосторожной Марии-Луизы пропал.

Лежа на холодном мраморном парапете. Жиль увидел короля, приближавшегося к нему на кривых ногах своей смешной ковыляющей походкой старого кавалериста. Смертельная тоска сжала сердце Жиля. Если бы у него были свободны руки, то он обязательно осенил бы себя крестным знамением, поскольку никогда еще не видел он человека, столь напоминавшего самого дьявола.

Этот опущенный до подбородка нос, искаженный гримасой рот, мертвенные глаза, сгорбленная спина — все делало внешность Карла III безобразной и