Кречет. Книга 1-4 - Жюльетта Бенцони

Не принимайте это. Вы мне нравитесь, как, впрочем, мне нравится все красивое.

— Благодарю вас. Но я с трудом верю, что вы ничем не рискуете.

— Абсолютно ничем. Я единственная женщина в Испании, которая может позволить себе безнаказанно дерзить королю и двору. Кто бы ни находился у меня, он в безопасности, поскольку ни Карл Третий, ни его министры, ни даже святейшая инквизиция не осмелятся проникнуть ко мне. Во всей Испании нет дамы знатнее меня.

— Правда? В этом случае вы…

— Я надеялась, что вы меня признаете, по крайней мере, по моей отвратительной репутации, по более или менее многочисленным портретам.

Да, шевалье, я герцогиня д'Альба. Согласитесь на какое-то время поносить ливрею моего слуги, чтобы, по крайней мере, въехать в Мадрид.

ПРЕСЛЕДУЕМЫЙ

Итак, это была она! Мария-Пилар-Каэтана де Сильва Альварес де Толедо, тринадцатая герцогиня д'Альба, обладательница восьми герцогских корон, пятнадцати маркизских, двадцати графских и многих других титулов. Самая знатная дама Испании, как она сама заявила, впрочем без всякой спеси. Для нее это была лишь правда.

Самая знатная, но также и самая капризная, и самая странная. Каждый день во дворце и в городе возникали все новые и новые слухи о ее выдумках, о непрерывной войне, которую она неустанно вела с двумя наиболее знатными женщинами высшего общества: принцессой Астурийской и герцогиней Бенавенте.

С первой из них борьба была скорее абстрактной. Запертая в королевских замках под бдительным надзором своего тестя, Мария-Луиза совсем не участвовала в мадридской жизни. С ней Каэтана д'Альба обменивалась булавочными уколами и вызывающими, дерзкими туалетами в дни «приложения к руке», церемонии, на которую она, как правило, являлась в небрежном утреннем одеянии, а следующая за ней свита несла сказочные драгоценные украшения.

Эти-то драгоценности и составляли то единственное поле боя, где происходили их открытые столкновения. Обе они действительно питали одинаковую страсть к прекрасным драгоценным камням. Этой страстью отличным образом пользовались ювелиры, договариваясь между собой, хотя при этом и возникали сложности дипломатического характера. Герцогиня была гораздо богаче, чем принцесса, но для них было бы большой неосторожностью всегда отдавать ей предпочтение.

Что же до доньи Жозефы, герцогини де Бенавенте-и-д'0ссуа, то здесь война была совсем другая. Здесь воевали с открытым забралом за влияние в испанском обществе.

Будучи старше Каэтаны на десять лет, донья Жозефа почитала себя за королеву моды. Кроме того, обе были болезненно одержимы манией строительства, и как только одна из них сооружала себе дворец, другая тотчас спешила построить такой же, но уже более пышный. Поэтому они постоянно перехватывали друг у друга архитекторов и художников.

Будучи чрезвычайно любезны одна с другой на людях, на деле они были заклятыми врагами и ни в чем не могли прийти к согласию. Единственное, что их объединяло, — это их общая ненависть к принцессе Астурийской, которая обладала сомнительной и любопытной привилегией не нравиться ни одной женщине.

Гарцуя в наряде копейщика у двери кареты герцогини д'Альба, Жиль время от времени бросал взоры на прелестный профиль, различимый за стеклом. Живая Каэтана была еще прекрасней, чем в его воспоминаниях. Пышность еще больше подчеркивала и усиливала ее величественную грацию. Он сожалел о той вызывающей махе, о ее многообещающих взглядах, об ее чувственности.

Такая маха была проще, естественнее, любовь с ней должна была быть бодрящим приключением без всяких последствий. А здесь была знатная дама. Она находилась на такой высоте, что невозможно было об этом забыть, даже если ей и доставляло удовольствие спускаться с этой высоты и окунаться в слои менее тонкие и возвышенные.

Гойя поддерживал дружеские отношения с герцогиней Бенавенте и уже сделал ей прекрасный портрет. Его же высказывания о ее более молодой сопернице были вызваны скорее всего скрытой досадой на то, что его еще не позвали во дворец герцогини д'Альба, чтобы запечатлеть на холсте привлекательный облик доньи Каэтаны, что после окончания портрета Жозефы было бы вполне закономерным. В случившемся же было что-то странное, если принять во внимание ту страсть, с какой первая переманивала друзей у второй. Это положение вещей художник расценивал как оскорбление своего таланта.

«Кажется, ей доставляет огромное удовольствие порождать скандалы, — говорил Пако. — Она хотела бы пополнить многочисленный список любовников, который ей приписывают. Женщины ее ненавидят, а она, как будто ничего не происходит, буквально купается в этом всеобщем злорадстве. Есть что-то колдовское в ее очаровании.»

Однако в данную минуту это очарование не властвовало над Турнемином. Его приключение с Марией-Луизой отбило у него всякую охоту служить развлечением для знатной дамы, какой бы прекрасной она ни была. Ему вовсе не нравилось, чтобы им распоряжались, даже если и спасали ему жизнь. Если он и мечтал пылко о той прекрасной махе, то сейчас совсем не был расположен становиться любовником властной Каэтаны.

Как море расстилается под форштевнем корабля, так и Мадрид открылся перед взмыленными конями герцогини д'Альба. Был час вечерней молитвы. Несмотря на еще не спавшую жару, город был оживленным. Люди суетились на маленьких улочках, разбитые горбатые дороги сползали с одного холма на другой среди приземистых белых домиков с железными решетками на узких окнах и плотными дверями из потемневших досок. Вдалеке темная масса феодального дворца выделялась на светлом фоне блестевшей зелени сада. Мощно вздымались потемневшие от времени стены среди беленых жилищ простолюдинов.

Не замедляя хода, карета промчалась по узким улицам, сея панику среди многочисленных кур, собак и кошек, и оказалась в более прохладном восточном квартале. Экипаж въехал в железные решетчатые ворота, миновал по возвышающемуся пандусу горделивый фасад дворца и остановился перед огромной дверью. Дверь открылась сразу, как по волшебству, в ней появился силуэт мажордома, а за ним — целая армия лакеев и благородные изгибы парадной лестницы. Герцогиня сама открыла дверцу кареты, выпрыгнула из нее и устремилась вверх по лестнице, дав знак Жилю следовать за ней.

Он едва успел бросить поводья Понго, следовавшему за ним, в то время как Каэтана успела уже добежать до половины лестницы, раздавая на ходу приказы мажордому, застывшему в глубоком поклоне, и нетерпеливым жестом отослала подлетевшую было к ней целую стаю камеристок.

Легкая и быстрая, она устремилась по длинной галерее, украшенной полотнами фламандских мастеров и французскими гобеленами. Открылась дверь в небольшую комнату, стены которой были обтянуты шелком цвета морской воды и украшены золотым ракушечником. Пробивавшееся сквозь опущенные жалюзи солнце создавало полное впечатление морского грота.

Войдя в комнату, Каэтана вынула шпильки, державшие шляпу, встряхнула головой, и волна кудрявых волос упала на спину. Затем она наполнила