Иван Васильевич – грозный царь всея Руси - Валерий Евгеньевич Шамбаров

Ревеля. Конница Хилкова серьезно опустошила Курляндию. Удалось покончить и с Шенкенбергом. Когда войска перехватили его, банда «Ганнибала» честного боя не выдержала, рассыпалась. Сам он доблести тоже не проявил. Предпочел сдаться и за свои зверства был казнен в Пскове.

Иван Васильевич пытался возобновить переговоры о мире, отправлял письма к Баторию. Вспомнил и практику «частной дипломатии», которой когда-то занимались литовские паны. Теперь Иван Грозный сам распорядился, чтобы бояре обратились к магнатам Речи Посполитой, как бы от своего лица. Сообщили, будто царь намеревался расквитаться, нагрянуть с огромной армией в Литву, но советники отговорили его «ради слез христианских», внушили, что лучше замириться. Но сейчас блеф не помог. В угрозу русского вторжения паны не поверили. И оказались совсем не такими миролюбивыми, как бояре, в свое время склонявшие Ивана Васильевича к перемириям. Они чувствовали себя на седьмом небе после одержанных побед, грезили о новых.

А когда царь вернулся в столицу, ему пришлось разбираться с еще одним неприятным делом. Немецкая слобода в Москве изначально предназначалась для иностранной придворной охраны. Но там поселили и ливонских пленных, и многие из них, оценив, как живут и зарабатывают иноземные солдаты, тоже поступали служить царю. В слободе строили дома ливонские купцы, получившие право торговать в России, приезжали их партнеры из Германии, Дании. Иван Васильевич даже дозволил чужестранцам открыть у себя две протестантские молельни, лютеранскую и кальвинистскую. Но ранее уже отмечалось, что в народе слободу называли «Налейки» — для чужеземцев делали исключение из русских законов, дозволяли гнать спиртное, торговать им в своей среде. Ливонцы поставили бизнес на широкую ногу, стали изготовлять и продавать хмельные напитки для русских.

Французский капитан Маржерет, служивший при русском дворе несколько позже, описывал, что дело было сверхвыгодным, вчерашние пленные быстро разбогатели, «вели себя столь высокомерно, их манеры были столь надменны, а одежды столь роскошны, что их всех можно было принять за принцев и принцесс… Основной барыш давало им право продавать водку, мед и иные напитки, на чем они наживают не 10 %, а 100, что покажется невероятным, однако же это правда» [702]. При кабаках расцвели запрещенные в России азартные игры, проституция — для чего сманивали русских девок, укрывали беглых холопок. Судя по всему, подпольные виноторговцы хорошо научились ладить с городскими властями, подмазывать взятками — их промысел долгое время развивался благополучно.

Но когда на фронте начались поражения, к Баторию перебежал начальник иноземной гвардии царя датчанин Ференсбах, с ним большая группа сослуживцев. Начались проверки, и занимались ими уже не земские чиновники, а доверенные слуги царя. Они обнаружили, что творится в Немецкой слободе. Иван Грозный разгневался. Шла тяжелая война, а пригревшиеся в столице ливонцы спаивали, развращали, обирали русских и жирели на этом! Государь принял строгие меры. На Западе их опять изобразили «погромом». Пастор Одерборн описал леденящие душу картины, будто сам государь с сыновьями Иваном и Федором, с полками опричников (!), все в черных одеждах, в полночь ворвался в слободу. Как ее жителей резали, жгли, топили, пытали, протыкали копьями, зачем-то раскаленными добела, насиловали женщин [703]…

Но русофоб Одерборн никогда не был в России. Выплескивал грязь издалека. О тех же событиях сохранились записи Маржерета и других иностранцев, знавших суть дела. Они отметили, что ливонцев наказали справедливо и весьма умеренно. Маржерет делал вывод: «Они не могли винить в этом никого, кроме самих себя» [702]. По русским законам за подпольное винокурение и корчемство виновника ждала тюрьма и конфискация имущества. А все домашние, прислуга, даже соседи подлежали штрафам и телесному наказанию — если рядом гонят и продают спиртное, они об этом не могли не знать. В данном случае знали и участвовали все. Иван Грозный даже смягчил наказание, не стал сажать преступников за решетку. Купец из Любека, который сам в это время находился в Немецкой слободе, пишет, что был отдан приказ только о конфискации домов и всего имущества, но исполнители применили и плети, ему тоже перепало (короткие плети специально выдавались стрельцам для наведения порядка — аналог полицейских дубинок).

Но ни одного убийства и изнасилования этот купец, попавший под горячую руку, не отметил [703]. Царя он в Немецкой слободе тоже не видел. Разумеется, Иван Васильевич не участвовал в полицейской операции, для этого имелись слуги. А ливонцев просто выселили из столицы, «сказанные храмы по приказу Иоанна Васильевича были разрушены и все их дома разорены… В конце концов им было дано место вне города, чтобы построить там дома и церкви, и с тех пор никому из них не дозволяется жить в городе Москве» [702]. Новая Немецкая слобода расположилась на отдалении от русских посадов, на Яузе. Почему на отдалении — вполне понятно.

А тем временем Баторий, возвратившийся из похода, был встречен торжествами в Вильно и Кракове. В январе 1580 г. он явился на сейм, и депутаты приветствовали его бурным ликованием. Единодушно санкционировали продолжение войны, утвердили новые, небывало высокие налоги на армию. Иван Васильевич тоже изыскивал средства. При таком размахе боевых действий затраты были огромными, а страна воевала уже давно, поиздержалась. Царю пришлось обратиться даже к Церкви. В январе 1580 г. он созвал Освященный Собор. Откровенно разъяснил, что опасность уже угрожает самому Православию и Отечеству, просил помощи. Духовенство, посовещавшись, пошло навстречу, постановило передать в казну часть митрополичьих, епископских, монастырских земель и доходов с них [704].

Государь со своими воеводами думали и над планами предстоящей кампании. Полевое сражение с могучей армией, которую создал Баторий, не сулило ничего хорошего. Ведь силы снова надо было рассредотачивать по разным фронтам. А среди воинов было много неопытных. Значительную часть царских войск составляла легкая кавалерия, для боев с панцирной немецкой пехотой и рыцарской конницей она не годилась. Поставить на карту все в одной битве значило наверняка проиграть. Но и пассивная оборона имела серьезные уязвимые стороны. Инициатива опять отдавалась противнику. Опять было неизвестно, где он нанесет удар.

Хотя ничего иного не оставалось. Стараться измотать врага в осадах городов, а конницу и другие полевые войска распределить несколькими корпусами по основным направлениям. Они должны были мешать осадам, действовать на коммуникациях противника, срывать снабжение. Царь учел ошибку Шеина, засевшего в Соколе. Сам разработал инструкции этим легким корпусам. Фактически он создал первое русское наставление по партизанской тактике. Требовал непрестанно клевать неприятеля, «на литовских людей, на заставы и на загонщиков и на станы приходити частыми посылками», но от серьезных боев уклоняться, быть подвижными: «И вы б на одном месте не стояли, ходили б есте переходя, чтоб вас литовские