Иван Васильевич – грозный царь всея Руси - Валерий Евгеньевич Шамбаров

подвергали телесному наказанию и под присмотром «высыльщиков» принудительно доставляли к месту службы.

Но это был сигнал тревоги и для самого государя. Он снова счел необходимым посоветоваться со “«всей землей», в декабре 1580 г. созвал Земский Собор, представителей разных городов и сословий. Точно так же, как в 1566 г., поставил вопрос: продолжать ли войну? [712] Сведения об этом событии выпали из русских летописей — примерно таким же образом, как об Освященном Соборе в августе. Но агентура Филона Кмиты о нем узнала, 8 января 1581 г. он доложил королю: «Великий князь в то время имел у себя сейм, желая знать волю всех людей, своих подданных, вести ли войну или заключить мир с вашим королевским величеством. Они показали, что вся земля просила Великого князя, чтобы заключил мир, заявляя, что больше того с их сел не возьмешь, против сильного господаря трудно воевать, когда из-за опустошения их вотчин не имеешь, на чем и с кем» [712].

Возможно, на этом же Земском Соборе было принято решение об «урочных летах», временно запретившее переходы крестьян от одного землевладельца к другому. Никаких указов и других официальных документов об этом не сохранилось. Но такое положение было введено как раз в 1581 г. [713]. Оно вовсе не означало установления крепостного права, мера была временной и вынужденной, должна была поддержать воинское сословие — многие крестьяне переселялись на вновь освоенные земли на юге, в Поволжье. А в войну этот поток резко возрос, особенно из западных областей.

Что же касается мира, то Иван Васильевич и без решений Собора прилагал все усилия, только бы заключить его. Его посланцы Сицкий и Пивов непрерывно курсировали между царем и Баторием. Грозный раз за разом шел на уступки. Согласился называть Батория «братом», оставить за Россией только Восточную Ливонию с Дерптом. Потом еще меньше, только Нарву и три ближайших замка. Причем за порт готов был отдать Великие Луки. Но король встречал государевых послов по-хамски. Не желая разговаривать, выгонял вон. В новое посольство назначили лучших дипломатов, Пушкина и Писемского. Им было велено не поддаваться ни на какие провокации, оскорбления, терпеть даже побои, лишь бы добиться перемирия.

Но чем большие уступки делал царь, тем выше задирали свои претензии Баторий и паны. Требовали отдать Псков, Новгород, Смоленск, Северщину и еще заплатить за издержки 400 тыс. золотых. Причем даже такие условия оказывались не окончательными! В начале 1581 г. король провозгласил на сейме: «Судьба предает вам, кажется, все государство Московское!.. Дотоле нет для нас мира!» [714] Сейм воспринял это с бурным воодушевлением. Дружно поддержал короля, постановил продлить сбор налогов на войну. Да еще и сразу на два, а по некоторым местностям на три года.

А письма Батория к царю становились все более наглыми. Он насмехался, что Московские государи были всего лишь «данниками перекопских ханов», что лучше получить корону по избранию, чем «родиться от дочери изменника Глинского». Издевательски приглашал государя выйти против него один на один на коне и давал ему советы почаще читать 50-й псалом — покаянный. Он был уверен, что Россия уже сломлена. Ерничал: «Где же ты, Бог земли русской?» [715].

Но обращает на себя внимание: чем сильнее заносился Баторий, тем скромнее и корректнее вел себя Иван Васильевич. Строго соблюдал этикет. Вставал, встречая польских гонцов. Выслушав откровенную брань в королевских грамотах, отвечал тихо и вежливо. Учтиво прощался — «кланяйся от нас своему государю». Паны захлебывались от радости, объясняли поведение царя слабостью и трусостью. Но это было совсем иное. Смирение. По мере нарастания угрозы он брал себя в кулак и держался сугубо по-православному. Противопоставлял гордыни — смирение, брани — тишину, наглости — спокойствие. И веру, что Бог видит, на чьей стороне правда.

Хотя, наверное, это давалось Ивану Васильевичу совсем не легко. Нервами, здоровьем. Но и это видел лишь Господь. А богословие Баторий знал слишком плохо, насмехаясь насчет 50-го псалма. В Православии этот псалом один из главных. Но он не унижает человека, а возвышает. Очищает его от греха, возводит к Богу и завершается победно! «Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношения и всесожигаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы».

Нет, царь не намеревался капитулировать, и Русская Земля была едина с ним. Одновременно с поисками мира собирался «со всей земли для войны» «по разводу» чрезвычайный налог «в государев подъем» [716]. Судя по формулировке и по времени, когда он был введен, решение о чрезвычайном налоге было принято на том же Земском Соборе, который просил о примирении. «Всей землей» требовалось поднапрячься, помочь снарядиться оскудевшим воинам. Льгот не давалось никому. Вносили свой вклад и монастыри, и купцы, большие суммы дали Строгановы, даже англичанам пришлось заплатить тысячу рублей — они же подчинялись российским законам.

А Баторию в ответ на очередные оскорбления Иван Грозный написал в 1581 г. большое послание — очень не похожее на предыдущие. Он перечислил все нарушения правил ведения войны, допущенные королем. Прямо говорил, что ради мира мог бы отдать полякам Ливонию, «мы б тебе и всее Лифлянские земли поступились, да ведь тебя не утешить же» — если уже пообещал своим панам сокрушить Россию. Царь видел это: «Уступаю — требуешь более». Делал вывод — если даже таких уступок оказывается недостаточно, значит, Речи Посполитой нужны не они, а именно продолжение войны. Если так, то и разговаривать больше незачем, «уже вперед лет на сорок и на пятьдесят послам и гонцам промеж нами не хаживать» [717].

Но в письме был и весьма неожиданный поворот. Царь рассуждал, кому будет выгодно, если две державы истощат друг друга? «Ино то знатно, что ты делаеш, предаваючи хрестиянство бесерменом. А как утомиши обе земли, Русскую и Литовскую, так все то за бесермены будет». Намек более чем прозрачный — король, бывший вассал султана, подыгрывает туркам. Кроме того, Иван Васильевич с какой-то стати обвинял Батория в покровительстве протестантам. И при этом противопоставил еретикам не только Православие, но и католицизм! Подчеркнуто изображал православную и латинскую церковь как бы заедино. Вспоминал Флорентийский собор «при папе римском Евгении… и присутствовал на нем Греческий Царь Иван Мануйлович, а с ним патриарх Царьградский Иосиф (на этом соборе он и скончался), а из Руси был митрополит Иосиф, и на этом соборе уложили, что греческая вера и римская должны быть едины» [718].

Тут уж впору руками развести. Иван Грозный, ортодоксальный борец за Православие, заговорил об унии! Но можно задаться и другим вопросом. Неужели он надеялся