Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин

– Если бы тогда ты написал мне записку, Митя, мы все это время были бы вместе. Ты ведь нравился мне больше других мальчишек.

Я тут же обругал себя как мог и, наверное, сильно побледнел, потому что Полинка даже взяла меня за руку:

– Ну что ты, – сказала она ласково, – что ты?! Ну хочешь, мы поженимся? Вот только перейдем на второй курс – и поженимся?

– Хочу, – пробормотал я.

Вот что такое для меня Полинка…

Но довольно об этом. Пока что картина такова: есть битком набитый прицепной вагон № 13. В этом вагоне на верхних полках едут четверо завоевателей. В карманах у них аттестаты зрелости, в чемоданах – справочники для поступающих в высшие учебные заведения. Впереди – большой город и неясное будущее. И мы разговариваем об этом будущем.

Алексеич: Мне бы только на троечки. У меня льгота матросская. Только бы на троечки, а там я эту науку дорубаю.

Женька: Попробуем. Попытка не пытка. Электролизный цех все равно от меня никуда не уйдет.

Полинка: Больше всего физики боюсь… и сочинения. Ой, мальчики! Я с этой полки обязательно ночью грохнусь!

Я: Нельзя тебе падать – медкомиссию не пройдешь.

II

Толпа на перроне быстро растаяла. Как сквозь землю провалилась. Стало просторно и, наверное, поэтому очень тихо. Все звуки отпрыгнули разом и по одному вернулись издалека. Вздохнул где-то паровоз, заворковал голубь высоко под крышей вокзала, провезли тележку с багажом по соседнему перрону.

Потом, спугивая тишину, прямо над нами щелкнул громкоговоритель:

– Московское время – четыре часа!

Ну вот, а местное, значит, восемь.

Полинка поежилась.

– Дать куртку? – спросил я.

Она мотнула головой: не надо.

– Какое сегодня число? – спросил Алексеич.

– Двадцать четвертое июля тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, – ответил Женька.

– Ну, пошли.

И мы тоже провалились сквозь землю. Нырнули с перрона вниз, миновали освещенные переходы, две короткие лестницы и через зал ожидания вышли на площадь.

– Оглянитесь, братцы! – сказал Алексеич.

Мы оглянулись и теперь увидели вокзал во всей красе: огромное белое здание, с башней посредине. Опираясь на два крыла-лапы, оно словно лезло вверх, прорастая сквозь асфальт площади и гранит лестниц.

– Один из лучших в Союзе, – похвастался Алексеич.

Повернулись обратно – ничего особенного. Разворачивается на площади старенький красный трамвай, а рядом человек тридцать пассажиров придавили к оградке сквера одинокое такси и бьют его чемоданами.

Нам-то спешить некуда. Мы пешком идем. Женька несет Полинкин чемоданчик. Как будто это мои обязанности. Мог сообразить. И когда он успел? Женька останавливается закурить, и я беру чемодан. Он прикурил, схватил рукой воздух и сделал вид, что ничего не заметил.

Но теперь я так забаррикадирован, что идти со мной рядом нельзя. И Полинка берет под руку Женьку. Быстро освоилась! Правда, разговаривает она при этом с Алексеичем. Смешно так обращается к нему на «вы».

– Вы, Алексеич, – говорит она, – были здесь, да?

– А где я не был? – отвечает он и кивает головой налево: – Цирк городской… Я даже в Сан-Франциско был.

– Правда?! – изумляется Полинка. – Наверное, страшно интересно?

– Ничего, любопытно, – соглашается Алексеич и машет рукой направо: – Госдрамтеатр. Бывшее купеческое собрание…

Мы глазеем на драмтеатр – бывшее купеческое собрание.

– А прямо, – показывает дальше Алексеич, – проспект Сталина.

– Как у нас, – говорит Полинка. – Только у нас – улица.

– Как везде, – добавляет Женька.

Странный город. Интересный. От вокзала тянулись деревянные дома, одноэтажные, с аккуратными калиточками. Если бы не асфальт кругом – самая раздеревенская улица. А машин побольше, чем у нас на главном проспекте.

А теперь пошли большие, каменные. И разные. Вперемежку с «купеческими собраниями» – новые громадины, вроде вокзала.

Огромный, видимо, город. Все идем, идем. Посидели в скверике, возле фонтана. Полюбовались оперным театром – тоже одним из лучших в Союзе. Зашли в столовую, поели сосисок.

– И пятую часть не протопали, – сообщает Алексеич.

И вдруг – длинноногий деревянный мост через крутой овраг, и склоны у оврага тоже деревянные – вымощенные домами, домишками, засыпухами, барачками, сараюшками. Такой Шанхай – куда там наша Вторая Болотная улица.

А за мостом…

– А за мостом, – говорит Алексеич, – я и сам не знаю что.

Ничего, язык до Киева доведет.

– Гражданин, где здесь институт связи?

– А все прямо и прямо…

– Тетя, далеко ли до института связи?

– Далеко, милые. Как базар пройдете, там и спросите.

– Пацан, мы по этой улице к институту попадем?

– Уперлись уже, а все спрашивают! Ну и темнота!

Застыдившись, мы поворачиваем к большому красному зданию.

– Эй, студенты! – насмешливо кричит мальчишка. – Не туда поплыли! Вот он, ваш институт, напротив!

Напротив из-за курганов строительного мусора выглядывает облупленная казарма со входом, взятым напрокат у средней руки дворца.

– У-у-у, – разочарованно протянула Полинка.

– Общежития у них наверняка тю-тю, – сказал Женька.

– Да вы что, братцы? – заволновался Алексеич. – Институт новый. Отгрохают еще. Первый сорт будет. Вот увидите.

Алексеич запереживал: со связью – это его идея. Но «братцы» молчали, и он нерешительно сказал:

– Может, все-таки зайдем потолкуем?

Идти «толковать» выпало мне и Алексеичу.

Кабинет у директора оказался маленький, временный. Директор весь серый: глаза – серые, волосы – серые, серый двубортный пиджачок – сидел на шатком стуле с выщербленной спинкой. Нам достались две табуретки.

Директор долго не мог понять, почему мы заявились к нему, а не в приемную комиссию.

– Так что вас, собственно, интересует? – недружелюбно спросил он.

Мы замычали. А что нас, собственно, интересовало? Хотели поговорить – о том о сем.

Серый директор тихонько вздохнул и скучным голосом нарисовал обстановку: общежития нет, лабораторий не хватает, учиться будем в две смены. Конечно, все со временем утрясется, а пока вот так… Похоже было, что он не очень-то нас агитировал.

Мы извинились и вышли.

Полинка и Женька о чем-то спорили. Полинка смеялась и качала головой – не соглашалась. Тогда Женька подбросил монету. Монета запрыгала по тротуару, и он прижал ее ногой.