Мортарион: Бледный Король - Дэвид Аннандейл

Абсиртус пылал. На какое-то мгновение пламя скрылось под покровом густого мрака планетарной атмосферы. С орбиты поверхность мира было не видать, а начальная фаза испепеления началась в куда более глубоком месте. Стоявший на командной палубе штурмового барка «Четвёртый всадник» Мортарион созерцал планету, которую осудил. Он знал, что происходило там, внизу, ведь всё это разворачивалось в полном соответствии с его приказом. В скором времени он сможет узреть плоды своего осуждения.

Абсиртус пылал изнутри. «Четвёртый всадник» выпустил двухступенчатые циклонные торпеды. После столкновения ракет с поверхностью заработали колоссальные мелта-резаки, прорезавшие путь к самому сердцу планеты. Торпеды продолжали спускаться сквозь планетарную кору и мантию, при этом жар от их продвижения превышал температуру окружающей среды.

Мортарион знал, когда торпеды достигнут ядра. Он знал, не отсчитывая мгновений и не сверяясь с хронометром. Знал потому, что именно он и был смертью Абсиртуса, в то время как ракеты — всего лишь продолжением его воли, его руки. Он владел ими столь же безраздельно, как и своей косой.

— Сейчас, — прошептал примарх, возвещая о детонации циклонных плазменных зарядов в ядре планеты.

Расположившаяся по соседству Кинис кивнула, в почтительном молчании наблюдая за этой манифестацией правосудия. Крепостная была скорее любимой ученицей, нежели служанкой. Она усвоила все уроки Мортариона и обучила его заповедям тысячи смертных, трудившихся во благо легиона. Рождённая не на Терре и не на Барбарусе, она символизировала единство всех аспектов Гвардии Смерти, и её уровень понимания оных был весьма глубоким.

Смерть выплеснулась из ядра Абсиртуса. Она поднялась, когда ядро дестабилизировалось, и силы разрушения ударили вовне. Планетарная кора была наиболее тонкой и хрупкой из покровов планеты, и она рассыпалась под яростным воплем нутра Абсиртуса. Короткое время, отведённое жизни на поверхности для того, чтобы осознать приближение конца и убедиться в его справедливости, истекло.

— А теперь… — продолжил Мортарион, поднимая руку.

В ответ на его жест атмосфера вспыхнула ярко-оранжевым, пронизанным проблесками ослепительного света.

А затем ощущавшийся на далёком расстоянии вопль исчез в пустоте. Сквозь главный армированный смотровой экран Мортарион наблюдал за крошечным солнцем, сияющим в миг своего рождения и практически одновременной гибели. И когда это сияние померкло, а белое сменилось ярко-красным, стали видны осколки планеты, разлетевшиеся, словно кометы в подобных слезам огненных полосах, которые тянулись вслед за постепенно исчезавшей во мраке кувыркающейся твердью.

— Сделано, — закончил Мортарион. Абсиртус исчез, как и все его прегрешения. Мир, посвятивший себя колдовству, спасти было невозможно. — Скажи мне, — обратился он к Кинис, — что ты видишь там, снаружи?

— Вижу отлично выполненную работу, милорд, — ответила Кинис. Правая сторона её лица представляла собой металлическую реконструкцию, в связи с чем её голос отзывался эхом. Правая нога тоже была бионической, без искусственной плоти, способной улучшить внешний облик или же скрыть ненатуральную природу конечности. Вместо руки с той же стороны тела торчал механодендрит, и она научилась весьма выразительно скручивать его или же растягивать на всю длину.

— Извлекла ли ты урок из произошедшего? — поинтересовался Мортарион.

— Очередное подтверждение, милорд, — отозвалась Кинис, — того факта, что вы выполняете то, что должно — как и всегда.

— Как и всегда, — повторил Мортарион себе под нос. Абсиртус стал испытанием, притом необходимым. Здесь он попытался пойти иным путём. Сдерживал свои силы во время первой планетарной высадки. Предоставил местному населению больше шансов, чем дал бы в прошлом. Поначалу казалось, что Абсиртус с готовностью пойдёт на уступки и что его эксперимент увенчается успехом. Но капитуляция оказалась ложной, всего лишь предлогом для того, чтобы сберечь убеждения, от которых её народ никогда не откажется.

Мортарион попытался идти по пути, навязанному его братьями. Он поступил неправильно. С уничтожением Абсиртуса он стёр свою ошибку и терзавшие душу сомнения.

— Мы — коса Императора, — изрёк он. — Остановить нашу руку — всё равно что попытаться остановить длань самой Смерти. Это неестественно.

— Вы позволите говорить свободно, милорд? — попросила Кинис.

— Позволяю.

— Вы выглядите таким… — Кинис запнулась, подбирая верное слово.

— Я бы советовал тебе не говорить «таким довольным», — предупредил Мортарион, — уничтожение Абсиртуса не назовёшь поводом для радости. Но тогда… что же это?

— В смерти нет радости, — ответила Кинис, — но есть необходимость.

— А в признании необходимости есть место удовлетворению. Верно. Продолжай.

— Я хотела сказать, милорд, что чувствую в вас новую форму решимости.

— Решимости, — повторил Мортарион. Примарх хмыкнул, и это выражение эмоций было максимально близким к веселью за всю его жизнь. Решимости, да. И своего рода определённости. Но наряду с уверенностью оставались сомнения и вопросы. Некоторые из них появились год назад. Другие таились в его сердце гораздо дольше, но тогда он только начал их формулировать, и все они вели к ответам, лицезреть которые было нельзя. Пока что.

Мортарион оглядел мостик «Четвёртого всадника». Это был славный корабль, славный и жестокий. «Всадник» сослужил примарху добрую службу на Галаспаре, и это само по себе было уроком, хотя осознание данного факта пришло к нему только сейчас.

— Да! — сказал Мортарион. — Моя решимость была испытана и отточена. Абсиртус знаменует собой конец дискуссии.

— С кем, милорд?

— С самим собой. И с остальными. — «Дискуссии, — подумал он. — До чего же неверное слово». — Тебя не было на этой самой дискуссии, Кинис. Она началась во время моего возвращения на Галаспар. — Челюсти примарха сжались от гнева, столь же свежего, как и в тот день, когда это произошло. — Моего триумфального возвращения, — примарх буквально выплюнул последние слова, и каждый их слог сочился ядом.

Год назад

На борту боевой баржи «Коса жнеца»

Мортарион шагал по коридорам корабля, и члены экипажа спешили убраться с его пути, словно птицы, спасающиеся от бури. Он только что вернулся на борт и держал путь из ангаров к своей каюте. Примарх остановился на мостике, чтобы дать краткие инструкции капитану корабля, и «Коса жнеца» направилась по новым координатам, оставив позади остальные флотские силы Гвардии Смерти. И теперь, пока Мортарион ступал, перед повелителем XIV легиона расступалась тишина, а за ним тянулся шлейф тревоги. Он был холодным гневом и обещанием смерти, что проносилось сквозь мрак сводчатых залов его флагмана. Даже сыновья Четырнадцатого примарха знали, что в эти минуты лучше не приближаться к нему. Все они видели гром на его бледном челе, и потому предоставили ему возможность оставаться во власти ярости.