1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Но теперь выступил на сцену заместитель начальника Особого отдела НКВД СССР, который посчитал, что «…в данное время, в интересах государственной безопасности, освобождать обвиняемых Исакова, Унковского, Шифферса и Латушкина нецелесообразно». Особого отдела боялся сам прокурор Союза ССР и 16 июля 1942 г. он отменил постановление главного военного прокурора ВМФ от 23 февраля 1942 г., дело направил на рассмотрение Особого совещания с предложением о назначении обвиняемым наказания в виде пяти лет заключения в ИТЛ каждому, как подозреваемым в контрреволюционной деятельности. Главный аргумент прокурора Союза: «…интересы государственной безопасности в условиях военной обстановки диктуют необходимость изолировать на период военного времени обвиняемых от общества»269. Так они и сгинули. Реабилитированы в мае 1955 г. Никого из них найти тогда уже не удалось270.

В целях самостраховки военная прокуратура Забайкальского военного округа ввела в практику сплошную отмену приговоров «за их мягкостью»271.

Большинство же военных прокуроров старались вообще уклониться от пересмотра уже «решенных» дел, дабы «не связываться» ни с военными трибуналами и Военной коллегией Верховного суда СССР, ни тем более со следователями Особых отделов НКВД. Вот весьма характерный пример. По справке Особого отдела, красноармеец железнодорожного полка И.Н. Солнышкин 11 мая 1937 г. в группе красноармейцев «рассказал анекдоты явно контрреволюционного характера, направленные против руководства партии и Советского правительства». Его тут же арестовали, судили, приговорили к 10 годам лишения свободы в ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. Прошло два года. Массовый террор в армии, да и в стране в целом явно пошел на снижение, и бывший красноармеец Солнышкин обратился к наркому обороны с жалобой. Ворошилов направил ее для рассмотрения в соответствующую прокуратуру. И вот 4 октября 1939 г. исполняющий должность военного прокурора военюрист 2-го ранга Керкадзе докладывает из Тбилиси наркому: «Жалобу осужденного Солнышкина о пересмотре дела на предмет снижения наказания считаю необоснованной и оставить без последствия»272.

Тех же сравнительно немногих военных прокуроров, у которых чувство профессиональной чести юриста угасло не до конца, немедленно и безжалостно скручивали и любыми путями уничтожали. «Дело» бывшего военного прокурора Черноморского флота бригвоенюриста П.С. Войтеко рассматривалось судом дважды. Первый раз – в августе 1939 г. Его обвиняли в том, что он, будучи военным прокурором флота, якобы укрывал вражескую деятельность бывшего командующего флотом флагмана флота 2-го ранга И.К. Кожанова и члена Военного совета армейского комиссара 2-го ранга Г.И. Гугина и лично сам проводил подрывную деятельность в прокурорско-следственной работе. Войтеко виновным себя в предъявленном обвинении не признал, заявил суду о своей невиновности, а также о жестоких избиениях и грубейших нарушениях социалистической законности при расследовании его дела. В связи с тем, что в материалах дела не имелось убедительных доказательств виновности бывшего военного прокурора, это дело первым составом суда было отправлено на доследование. Все-таки на дворе был уже 1939 год, а не 1937-й и не 1938-й.

Но хотя времена и менялись, а нравы – не очень. И несмотря на то, что в ходе доследования никаких объективных доказательств виновности подсудимого добыто не было, а сам Войтеко продолжал столь же самоотверженно бороться против возводимой на него напраслины, обличал следователей НКВД в применении «физических методов», второй судебный состав Военной коллегии Верховного суда СССР (Кандыбин, Суслин, Детистов), грубо нарушив требования УПК, без достаточной проверки достоверности обвинений Войтеко, вынес ему обвинительный приговор. К расстрелу приговорить его, видимо, не решились. Приговорили к 15 годам ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. В этих лагерях он и умер 20 марта 1945 г. Реабилитирован посмертно в июле 1957 г.273.

Таким образом, в последние предвоенные годы (1939 г. – июнь 1941 г.) процесс истребления военнослужащих РККА по политическим мотивам существенно изменился. Резко сократилось количество арестованных по этим мотивам. Военная коллегия Верховного суда СССР и военные трибуналы продолжали выносить обвинительные (в том числе и расстрельные) приговоры «за контрреволюционные преступления». Но этих приговоров стало гораздо меньше и в основном ими завершались уголовные дела, возбужденные Особыми отделами НКВД еще в 1937–1938 гг. Военные суды стали отваживаться даже на вынесение оправдательных приговоров. В довольно широких размерах развернулся процесс возвращения в кадры РККА несправедливо уволенных из ее рядов лиц комначполитсостава. По сравнению с 1937–1938 гг., в Красной армии в 1939–1941 гг. произошло довольно заметное улучшение атмосферы. Но изменения эти были в основном количественные, а не качественные. Безраздельная власть опирающейся на безграничное насилие партийной верхушки оставалась незыблемой. И в своих лозунгах к XXII годовщине Октябрьской революции ЦК ВКП(б) призывал трудящихся СССР: «…помогайте выкорчевывать врагов народа»274.

Страшней тридцать седьмой, чем сорок первый…

МАРК ЛИСЯНСКИЙ

Трагические последствия рукотворных катастрофических потрясений в Красной армии и на флоте нельзя было не заметить любому непредубежденному наблюдателю. Тем более были осведомлены о них высшие партийные и военные руководители. Однако в своих публичных выступлениях они трактовали значение этих потрясений сугубо по-своему. Прежде всего они рапортовали XVIII партсъезду, что «грязный гнойник измены ликвидирован. Красная армия быстро и радикально очищена от всей этой погани», что армия «железной метлой» очищена «от предательства и мерзости» (Ворошилов). «Враг разгромлен и уничтожен», – добавлял Мехлис. Берия докладывал, что работники НКВД также очистили свои ряды «от пробравшихся в них вражеских элементов» и заверял съезд, что они «обеспечат разоблачение, разгром и искоренение всех врагов народа»1. Так что делегаты высшего партийного форума должны были сами понять и передать всем другим: «врагов народа» на их век вполне хватит.

А вообще-то в выступлениях и поведении высших и впервые пробившихся к руководящим рычагам деятелей явственно проглядывалось стремление замолчать, обречь на забвенье имена бесчисленных жертв тоталитарного произвола. И в речах Вышинского, и в приказах и выступлениях Ворошилова на разные лады неоднократно муссировался тезис о том, что могилы осужденных и казненных зарастут чертополохом, что и на могилку «к ним никто не придет», а человечество проклянет их и забудет навеки. Этот мой вывод подтвердил полковник в отставке В.Н. Давыдов. С 1938 г. он стал курсантом Вольского авиационного училища. И в ходе всего двухлетнего процесса обучения не слышал ни звука о массовых расстрелах в армии – ни на лекциях, ни на семинарах, ни в ходе внеклассного общения с преподавателями, ни в разговорах курсантов друг с другом. Так он и закончил училище и затем провоевал всю войну и до XX партсъезда понятия о расправе с военными не имел2. Такая была система воспитания. Позднее А.Т. Твардовский скажет о ней:

Забыть, забыть велят безмолвно.