Война с демонами. Книга 4. Трон черепов - Питер Бретт

Достигала мелодия слуха энджирсцев или нет, но он знал, что Аманвах слушала. Он вкладывал в музыку свою тоску по ней, свою скорбь и страх за Сиквах. Любовь и гордость. Надежду и страсть. Все это он нашептывал и в хора, но слова его подводили.

Музыка – никогда.

– Муж мой.

Смычок соскользнул со струн. Рожер притих, озираясь и гадая, не почудилось ли ему. Может быть, Аманвах не только слушала, но и нашла способ общаться через подбородник?

– Ау, – осторожно шепнул он.

Но тут в подоконник вцепилась рука, и Рожер, с криком отшатнувшись, перекувырнулся через стол. Дыхание пресеклось от удара о пол, но годы тренировок сказались, и он, едва упав, перекатился и уселся на корточки в нескольких шагах от окна.

Сквозь маленькое отверстие на него смотрела Сиквах. На ней были черный платок и белое покрывало, но глаза выдавали ее безошибочно.

– Не тревожься, муж мой. Это всего лишь я.

Нахлынули воспоминания. Сиквах поражает Сали в горло. Сиквах ломает стражнику хребет. Сиквах сворачивает шею Абруму.

– «Всего лишь» ты не была никогда, жена моя, – отозвался Рожер. – Хотя мне кажется, что я и наполовину тебя не знал.

– Ты прав, что огорчаешься, муж мой, – сказала Сиквах. – У меня были тайны, хотя и не по моей воле. Сама Дамаджах приказала нам с сестрами по копью не раскрывать, кто мы такие.

– Аманвах знала.

– Она, и больше никто на севере. Мы кровь Избавителя. По крови она дама. Я – шарум.

– Кто-кто ты? – переспросил Рожер.

– Я твоя дживах, – ответила Сиквах. – Молю тебя, муж мой, если ты не поверишь в остальное – поверь в это. Ты мои свет и любовь, и, не запрещай этого Эведжах, я бы убила себя за то, как тебя опозорила.

– Этого мало, – возразил он, скрестив руки. – Если хочешь вернуть мое доверие, скажи мне все.

– Конечно, муж мой. – В ее голосе проступило облегчение, как будто она легко отделалась.

Возможно, так оно и было. Вся ее кротость оказалась личиной. Кто мог поручиться, что и облегчение не игра?

Отчасти Рожеру было все равно. С минуты обетования Сиквах выказывала лишь преданность по отношению к нему. Даже убивала ради него, и, несмотря на случившееся, Рожер не мог от этого отмахнуться. Где-то упокоился дух Джейкоба – его убийцы наконец получили по заслугам.

– Можно мне войти? – спросила Сиквах. – Я обещаю ответить на твои вопросы без утайки и лжи во благо.

«Без утайки и лжи? – подумал Рожер. – Или лжи во благо?» Как хочешь, так и понимай.

Он с сомнением посмотрел на оконце:

– Как ты собираешься это сделать?

Губы Сиквах чуть дрогнули в улыбке, и она просунула голову внутрь. Извернулась – и в келью прозмеилась рука, упершаяся в стену.

Раздался щелчок, от которого Рожера передернуло, и появилось плечо. В гильдии жонглеров Рожер повидал немало номеров из серии «человек-змея», но ничего подобного не помнил. Сиквах уподобилась мыши, которая протискивается в узкую щелку под дверью.

В мгновение ока она очутилась внутри, перекатилась кубарем и замерла в смиренной позе, встав на колени и уткнувшись лбом в истертый ковер. На ней был шелковый наряд шарума: шаровары, туго подпоясанная рубаха и черный как ночь платок, представлявший контраст с белоснежным свадебным покрывалом. Руки и ноги были босы.

– Прекрати, – потребовал Рожер.

Такая демонстрация покорности, приятная красийцам, ввергала его в глубокую неловкость, особенно в исполнении той, что могла убить мизинцем.

Сиквах выпрямилась и села на пятки. Она откинула покрывало и сдвинула платок, показав волосы.

Рожер подошел к окну, высунулся и глянул вниз, на голую башенную стену. Там не было ни веревок, ни других приспособлений. Неужели она цеплялась голыми руками и ногами?

– Тебя Аманвах послала меня вызволить?

Сиквах покачала головой:

– Я могу, если ты прикажешь, но дживах ка не думает, что твое желание таково. Я здесь, чтобы присмотреть за тобой и не дать в обиду.

Рожер оглядел каморку, почти лишенную мебели:

– Если кто-нибудь явится, спрятаться негде.

– Закрой глаза и сосчитай до двух, – улыбнулась Сиквах.

Рожер послушался, и, когда открыл глаза, Сиквах исчезла. Он обыскал помещение, даже заглянул под низкую койку, но она сгинула без следа.

– Где ты?

– Здесь.

Голос донесся сверху, но, даже глянув на звук, Рожер не увидел ее среди балок. Но потом одна тень расправилась, мелькнуло белое покрывало.

Сиквах бесшумно пала на пол и отскочила от удара… куда-то. Рожер потерял ее даже вблизи. Он бродил по келье, пока его не схватила за лодыжку рука, высунувшаяся из-под койки. Он с визгом подпрыгнул.

Сиквах тотчас выпустила его и в следующий миг возникла у двери. Чуть постояв, она встряхнула головой.

– Тремя пролетами ниже стоит стражник. Он небрежен и вряд ли услышал, но нам следует соблюдать осторожность.

На сей раз Рожер завороженно оценил, как Сиквах легко, словно по лестнице, взобралась по каменной, отшлифованной столетиями стене.

– Когда я отсюда выйду, мы изменим все наше жонглерское выступление, – сказал он. – Нельзя разбрасываться таким даром и тратить его на пение.

Они проговорили до поздней ночи. Рожер лежал на койке, заведя руки под голову, и смотрел в темноту, окутывавшую Сиквах.

Она поведала, как ее отдали Дамаджах и направили в катакомбы дворца дама’тинг. О жестокой муштре, которая за этим последовала.

– Ты, наверное, ненавидела Энкидо, – заметил Рожер.

– Какое-то время, – согласилась она, – но жизнь шарума беспощадна, муж мой. Бой не жонглерство, в нем не бывает вторых попыток. Энкидо вооружил нас орудиями выживания. Я поняла, что все, что он делал, совершалось из любви.

Рожер кивнул:

– Очень похоже на нас с мастером Арриком. – Перед женами он всегда старался преподносить мастера уважительно, в радужных красках, но Сиквах поделилась с ним подноготной, и он ответил тем же.

Он рассказал, как Аррик обрек их с матерью на смерть. О его пьянстве и зверстве, которое пробуждал алкоголь. О том, как мастер снова и снова пропивал их сбережения – и собственное «я».

И все-таки он не мог ненавидеть Аррика, после того как тот исполнил смертельный номер, прыгнув за метки на лесного демона, чтобы спасти Рожера.

Аррик был слаб, эгоистичен и мелочен, но по-своему любил его.

Сиквах же откровенничала не колеблясь и говорила о себе больше, чем когда-либо раньше, но ее искренность еще не подверглась настоящей проверке.