Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

Мы сняли большой зал в отеле, и следующим утром я встретился с американской прессой. После коктейлей я появился в зале и сразу же почувствовал недоброжелательное отношение. Я встал за маленькую трибуну и, стараясь быть максимально приветливым, обратился к публике:

– Приветствую вас, уважаемые дамы и господа! Я здесь, чтобы ответить вам на любые вопросы, имеющие отношение к моей новой работе и моим планам на будущее.

В зале повисла тишина.

– Пожалуйста, не все сразу, – я улыбнулся, попытавшись пошутить.

В конце концов, какая-то дама, сидевшая прямо передо мной, задала свой вопрос:

– Вы коммунист?

– Нет, – ответил я громко и ясно. – Следующий вопрос, пожалуйста.

Я услышал какое-то бормотание и уж было подумал, что это представитель «Дэйли Ньюс» решил задать свои каверзные вопросы, но ошибся – он не соизволил присутствовать. Вместо него вопрос задал неряшливо выглядевший тип в пальто. Он низко склонился над листком бумаги и начал что-то неразборчиво бубнить.

– Прошу прощения, – прервал я его. – Вам придется зачитать свой вопрос еще раз, я не понял ни одного вашего слова.

Он начал снова:

– Мы, представители Католического общества ветеранов…

– Я здесь не для того, чтобы отвечать на вопросы Католического общества ветеранов, это пресс-конференция.

– Почему вы так и не стали гражданином США? – послышался чей-то голос.

– Я не вижу причин для изменения своего гражданства. Я считаю себя гражданином всего мира.

В зале поднялся шум. Два или три человека стали одновременно о чем-то спрашивать. Один из голосов оказался громче других:

– Но вы зарабатываете свои деньги здесь, в Америке.

– Ну что же, если вас так волнует коммерческая сторона вопроса, отвечу вам прямо. Мой бизнес имеет международный характер. Семьдесят процентов моего дохода приходятся на зарубежные страны, а Соединенные Штаты получают все сто процентов налогов с моих доходов. Как видите, я очень честный иностранец, который платит налоги.

Тут опять возник тип из Католического легиона:

– Здесь вы зарабатываете свои деньги или еще где-то, мы все, кто когда-то высадились на берегах Франции, считаем вас иностранцем.

– А вы не единственный человек, который там высаживался, – ответил я. – Двое моих сыновей воевали в составе армии генерала Паттона, они шли в первом эшелоне и не спекулируют этим, как вы.

– Вы знакомы с Хансом Эйслером?

– Да, это мой близкий друг и великий музыкант.

– А вы знаете, что он коммунист?

– Мне все равно, кто он, моя дружба не зависит от политических убеждений.

– Это говорит о том, что вы симпатизируете коммунистам.

– Никто не смеет мне указывать, кого любить, а кого нет. Мы еще не дошли до этого, слава богу.

И вдруг среди хора агрессивных высказываний раздался чей-то голос:

– Как должен чувствовать себя артист, который подарил столько счастья и искренности простым людям во всем мире, а теперь вынужден терпеть унижения и оскорбления от так называемых представителей американской прессы?

Я совершенно не ждал никакой симпатии в этом зале и поэтому, не расслышав, резко ответил:

– Извините, я не понял вас, повторите свой вопрос еще раз.

Мой пресс-атташе прошептал:

– Этот парень на вашей стороне, он произнес очень хорошие слова.

Парнем оказался Джеймс Эйджи, американский поэт и новеллист, который в то время писал очерки и критические статьи для «Таймс». Я почувствовал сильное смущение и растерянность.

– Прошу прощения, – повторил я, – я просто не расслышал, что вы сказали, не повторите ли свой вопрос еще раз?

– Не знаю, смогу ли, – сказал он, тоже чувствуя некоторую растерянность, но все же повторил свои слова.

Я не нашелся, как ответить, и только покачал головой:

– Без комментариев… И спасибо вам большое.

Я был в полном смятении после его добрых слов и чувствовал, что больше не в состоянии бороться с враждебностью собравшихся в зале людей.

– Дамы и господа, прошу прощения. Я предполагал, что эта встреча будет посвящена моему новому фильму, но вместо этого она превратилась в политическую перебранку, а потому мне нечего больше добавить.

У меня заныло сердце после этой встречи, я понял, что живу во враждебном мире, где все настроены против меня.

И все же я не мог в это поверить. Меня поздравляли после выхода «Великого диктатора», который принес мне столько, сколько я никогда не зарабатывал раньше, да и перед своим последним фильмом мы много внимания уделили рекламе. Я был уверен в успехе «Месье Верду», и вся компания «Юнайтед Артистс» была на моей стороне.

Мне позвонила Мэри Пикфорд и сказала, что хотела бы пойти на премьеру вместе со мной и Уной. Мы пригласили ее пообедать в ресторане «21». Мэри прилично опоздала, сославшись на то, что ее задержали на коктейльной вечеринке, с которой она никак не могла уйти.

Кинотеатр, где должна была состояться премьера, окружали толпы людей. Мы пробивались ко входу и увидели человека, ведущего радиорепортаж:

– На премьеру приехали Чарли Чаплин и его жена. О-о! Вместе с ними приехала и особая гостья, очаровательная актриса, звезда немого кино, которую все еще любит вся Америка! Встречайте Мэри Пикфорд. Мэри, не хотите ли сказать несколько слов о сегодняшней премьере?

В фойе было столько людей, что трудно было дышать, а толпы все напирали с улицы. Мэри пробралась к микрофону, все еще держа меня за руку.

– Дамы и господа, слово – Мэри Пикфорд!

Среди всего этого шума, гама и толкотни раздался голос Мэри:

– Две тысячи лет назад был рожден Христос, а сегодня…

Дальше ей ничего сказать не дали – навалилась толпа и буквально отбросила ее от микрофона. Мэри все еще как-то умудрялась держать меня за руку, а я думал – какие еще сюрпризы принесет нам эта премьера?

В тот вечер атмосфера в зале была неспокойной, казалось, что зрители пришли, чтобы что-то кому-то доказать. Фильм начался, и если все предыдущие картины встречали с явным нетерпением и веселыми возгласами, то на этот раз прозвучали какие-то нервные аплодисменты и шиканье. Должен признаться, что это шиканье ударило по мне сильнее, чем неприязнь прессы.

– Я хочу выйти, мне этого не вынести, – прошептал я Уне.