Десять десятилетий - Борис Ефимов

Перед самым отъездом я подумал, что международный этикет требует от отъезжающей стороны официальной благодарности стороне принимающей и, посоветовавшись с Литвиненко, сел и настрочил соответствующие письма Чжоу Эньлаю и председателю Комитета по дружбе с зарубежными странами. И тут «черт меня дернул», и я, желая сделать доброе дело для нашего симпатичного Пу-тунджи, написал в конце письма о том, что особенно благодарен за сопровождавшего нас работника комитета Пу Вейчина, который был для нас не только отличным переводчиком, но и настоящим другом, помогавшим в ознакомлении с культурой и искусством Китая.

Результаты этой моей благодарности, как я узнал впоследствии, сказались: бедный Пу Вейчин был отправлен на три года в деревню на «перевоспитание», когда пришла «культурная революция».

Уже тогда, сквозь толщу приветственных речей и гостеприимных обедов, проскакивали отдельные зловещие симптомы будущего охлаждения и конфронтации между двумя великими странами. Но кто мог предположить, что всего года через два такая конфронтация достигнет невиданного накала. Центральные Комитеты обеих партий обменивались открытыми посланиями и обращениями самого непримиримого и резкого характера, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Из Китая были высланы все работавшие там советские специалисты, а из Советского Союза — все учившиеся здесь китайские студенты. Какие бы то ни было нормальные отношения и контакты между двумя странами были оборваны. И можно себе представить мое удивление, когда в 1964 году, при прочно установившихся непримиримо-враждебных отношениях между двумя государствами, мне пришлось… поехать в Китай снова. Как же это произошло? Совершенно случайно, в коридоре Союза художников СССР меня остановила референт нашего отдела международных культурных связей.

— Борис Ефимович, вы бы не поехали сейчас в Китай?

Я решил, что она шутит, и ответил, решив тоже пошутить:

— А что? Поехал бы. Теперь это даже интересно.

Она буквально просияла. Оказалось, что с этим вопросом она уже обращалась к нескольким известным художникам, не раз бывавшим в Китае, и получала стандартный ответ:

— Для этого надо быть идиотом.

— Так я сообщу куда надо, что вы согласны, — сказала она и, радостная, умчалась.

Я растерянно посмотрел ей вслед. Мои домашние и близкие друзья действительно обозвали меня идиотом.

— На кой черт это тебе понадобилось? — говорили мне. — Разве ты не знаешь, что там творится? Свирепствуют фанатики, догматики и тому подобные «хунвейбины». В лучшем случае набьют морду, а то, может быть, и похуже.

Откровенно говоря, я тоже зачесал в затылке.

«Действительно, — подумал я, — на кой черт мне это нужно? Китай я уже видел. А тут еще вляпаешься в какую-нибудь историю».

И я дал «задний ход». Сообщил в Союз художников, что по состоянию здоровья поехать, к сожалению, не смогу. Через день меня вызвали в ЦК в соответствующий отдел к соответствующему товарищу, ведавшему китайскими делами.

— Вот какое дело, товарищ Ефимов, — сказал мне «соответствующий товарищ». — Если вы не поедете в Китай, то сильно подведете Советский Союз.

И он обстоятельно обрисовал мне сложившуюся ситуацию. Оказалось следующее. В давнем договоре о «Дружбе и сотрудничестве» между СССР и КНР существует малозаметный и доселе не привлекавший к себе особого внимания пункт 18/а, гласивший, что Китайская Народная Республика направляет в Советский Союз в порядке культурного обмена одного художника на один месяц. Советский Союз со своей стороны делает то же самое. Китайский художник тихонько приехал в Москву, спокойненько писал свои пейзажи в Доме творчества Союза художников на озере Сенеж и так же тихонько уехал домой. А советский художник до сих пор в Пекине не появлялся. И китайская сторона со страшной силой вцепилась в невыполнение советской стороной злополучного пункта 18/а. Пекинские газеты под хлесткими заголовками, не вдаваясь в подробности, вопят, будто СССР не выполняет своих договорных обязательств, что является показателем его пренебрежительного и презрительного отношения к великому китайскому народу и т. д. и т. п.

— И нас предупредили товарищи из нашего посольства в Пекине, чтобы мы не вздумали посылать какого-нибудь случайного человека, а приехать должен художник именитый, уже посещавший Китай. Вы подходите по всем статьям.

— Все понятно, — сказал я со вздохом. — Подводить Советский Союз я не стану. Поеду.

…Охотников ехать в поезде Москва — Пекин оказалось немного. Сначала я был один в купе спального вагона, после Свердловска, где сошла супружеская пара, — единственные попутчики, — я остался один в вагоне, после Читы — один во всем поезде, а по прибытии в пограничный с Китаем Забайкальск — один на всем вокзале. И не мог не вспомнить, какое здесь царило оживление в первую мою поездку — многочисленные группы туристов, веселый галдеж, музыка, песни. Теперь — мрачное безлюдье, полная тишина. Часа через два подали поезд на Пекин, и я снова один в вагоне, один во всем поезде. Поезд пересекает границу. Это уже станция Манчжули. Тоже — полное безлюдье и тишина, но зато две статуи — Сталин и Мао, соединенные красным транспарантом. На стендах множество брошюр с текстами, разоблачающими советских ревизионистов. Снова часа два в тоскливом одиночестве, пока не подается сигнал к отходу поезда. И тут являются четверо китайских пограничников, щеголеватых, вежливо улыбающихся. Я протягиваю свой заграничный паспорт.

— А зачем вы едете в Пекин?

— Я еду в Пекин по приглашению Всекитайского Союза художников.

— А у вас есть документ, что вы едете по приглашению Всекитайского Союза художников?

Этот диалог сопровождается широкими дружелюбными улыбками с обеих сторон.

— Нет, такого документа у меня не имеется.

И снова тот же вопрос с широкой улыбкой:

— А у вас есть справка, что вы приглашены Всекитайским Союзом художников?

С еще более широкой улыбкой я отвечаю:

— Такой справки у меня нет.

И снова с широчайшей улыбкой:

— А у вас есть…

— Товарищи! — прерываю я вереницу улыбок. — Поезжайте вместе со мной до Пекина, и вы убедитесь в том, что меня будут встречать представители Всекитайского Союза художников.

Это, видимо, их удовлетворило. Мы еще улыбнулись друг другу и расстались…

…Забыл сказать, что перед отъездом из Москвы я счел нужным зайти к редактору «Известий» Аджубею.

— Алексей Иванович, такое дело: меня посылают в Китай.

— О! — встрепенулся Аджубей. — Это замечательно, вы можете сделать большое дело. Вы должны пробиваться в большие аудитории, рассказывать правду о Советском Союзе, опровергать всяческую их клевету.

— Конечно, — бодро сказал я, — буду пробиваться, буду опровергать.

Забегая вперед, скажу, что самая большая аудитория, к которой я смог пробиться в Китае, была в шанхайском Союзе художников — тринадцать человек, считая сопровождавшего меня переводчика и фотографа. Другие «аудитории» были и того меньше: по шесть, по пять, а в городе Сучжоу — трое. Но я взял себе за правило с этим не считаться. При любом количестве слушателей я разглагольствовал, как будто передо мной переполненный зал.