Вид с метромоста - Денис Драгунский

(29 апр. 1939, письмо к М.П. Левину)

Чуковский о Шкловском:

«О Шкловском скажу: неожиданный мерзавец. Читая его доносы, я испытывал жалость к нему. Бедный, завистливый, самовлюбленный мерзавец. Но талантлив, порою умен, вообще какие-то большие возможности в этом человеке есть несомненно».

(июнь 1940, письмо к Л.К. Чуковской)

Впрочем, на самом деле это стандартная формула:

подлец, но талантливый

или

хороший человек, но бездарен.

Даже и не поймешь, что лучше. В смысле что хуже.

письма из нашего экзерцицгауза

9 февраля 2010 года мне приснился ворох суперобложек прямо на полу, в комнате, в углу. А книги на полках стоят просто в переплетах. Как будто их только что раздели, сняли суперобложки.

Я этого не люблю. Книга должна быть в том виде, в каком она издана. Снимать суперобложки неправильно.

Поэтому я пытаюсь навести порядок. Поднимаю несколько суперобложек с пола, иду к полкам – а там книг целый стеллаж с пола до потолка – и начинаю искать. Глаза болят от пестроты книжных корешков. Неудобно. Тогда я делаю наоборот – беру наугад несколько книг с полки, сажусь на пол и начинаю искать их обложки. Тоже нехорошо – бывают же книги, которые издаются без суперобложек. Непонятно, что делать. В глазах всё мелькает и прыгает. Раскрываю первую попавшуюся книгу.

Там какой-то старомодный переводной текст, примерно такой:

«…я рано вкусил горечь унижений, ибо отец мой, скромный чиновник в канцелярии государственных доходов, внезапно лишился места по интригам городского советника господина Делароша. Я не знаю, чем это было вызвано: мы были бедны, и никакого имущества, на которое желал бы наложить свою лапу этот алчный крючкотвор, у нас не было, если не считать дома, который мы хоть и называли своим, однако же на самом деле взяли его в пожизненную аренду у доброй госпожи Круасет, крестной матери покойного отцова брата, умершего в 17** году от болотной горячки. Все в городе знали, что этот дом нам не принадлежит. Не было тут и любовной истории, которая заставила бы Делароша так вцепиться в нашу несчастную семью и так упорно вредить моему отцу, словно бы требуя от него чего-то. Моя матушка была немолода и некрасива, страдала излишней полнотою ног, а на левой щеке носила след сильного ожога – нетрезвая кормилица едва не спалила ее в камине, когда ей было менее года. Красавицы-сестры, на которую мог бы посягнуть распутный Деларош, у меня не было также: я рос единственным ребенком в семье. Так что причина несчастий моего отца была для меня тайной, которая, однако, наполняла мою жизнь. Припоминая первые впечатления детства, скажу, что самым ранним воспоминанием моим были проводы отца холодным сентябрьским утром. Дело в том, что старый король скончался полгода назад, и новый юный монарх должен был ехать в Реймс свершать обряд коронации железной короной франкских королей, хранящейся в тамошнем соборе. Известно было, что Его Величество проедет через городок N, что в пятнадцати лье от нас, и, возможно, там и заночует. По этой причине отец решил поспеть туда, броситься к стопам молодого монарха и попросить о милости и защите. Помню смутно, как матушка вечером зашивала ему камзол и собирала в сумку печеную курицу и хлеб; помню явственно, как он, ранним утром, уже взобравшись на коня…»

Во сне я чувствую, что не могу остановиться, что я читаю уже из последних сил, что я устал, что у меня болит голова, мелькает в глазах, но какая-то неведомая сила заставляет меня читать, читать, читать…

письма из нашего экзерцицгауза

А почти через год, 25 декабря 2010 года, мне приснилось, что я читаю переводной роман. Немецкого автора. Его зовут Хайнц Хофман. Название не помню. Роман написан от первого лица.

Так и начинается:

«Я, Хайнц Хофман, сотрудник третьего отдела четвертого управления по делам мирного населения, сижу за своим рабочим столом – если только этот пластмассовый четырехугольник на складных алюминиевых лапах можно назвать столом – в своем рабочем кабинете – если только эту палатку, стены которой гнутся от влажного морского ветра, можно назвать кабинетом – и допрашиваю беженца. Он кореец. Его только что вытащили из воды, он плыл на пенопластовой доске. Ему дали проглотить стакан питательной смеси, воткнули профилактический укол от всей возможной заразы, надели на него брюки и куртку и привели ко мне. Беженцев надо допрашивать сразу, в первый час, а лучше в первую минуту, когда они еще не пришли в себя, не расположили в уме свои будущие показания, не сочинили убедительный жалобный рассказ и, упаси боже, не пообщались с товарищами по несчастью, которые уже прошли допрос. Смотрю на него. Он нечеловечески худ. У него подпухшие от воды складки на коже. Как он попал сюда, на побережье Северного моря, в рукав Эльбы в полусотне километров от Гамбурга? Я говорю: „Здравствуйте, меня зовут Хайнц Хофман, я буду заниматься вашим делом, расскажите, как вы здесь оказались?“ Переводчик переводит. Кореец что-то отвечает. Переводчик говорит: „Он сказал, что он не знает“. Я говорю: „Вы спрыгнули с корабля?“ – „Не знаю“. – „Может быть, вы приплыли на своем пенопласте из Кореи?“ – „Не знаю“».

Ну и так далее.

Я примерно представляю себе, о чем будет этот роман, и закрываю книгу.

попрощаемся, что же

Вот она в который раз кончилась. Кажется, на этот раз – окончательно.

Жалко, конечно. Хотя она и так жила уж слишком долго.

Нормальный срок для театра – это пока Джульетта вырастет в Аркадину. То есть не более тридцати лет. Или даже меньше, потому что четырнадцатилетних Джульетт мы на сцене не встречаем.

Потом нужно не просто обновлять труппу, а менять весь театр.

Всю его, так сказать, консепсию.

Если не менять, то получится то, что получилось: от «Доброго человека» к «Фаусту» – от мощного авангардистского действа, напитанного «гением, жалостью, страстью» – к холодным притопам-прихлопам, которые никого не обманут, не завлекут.

На «Фаусте» со мной приключилась такая история.

У меня оказался лишний билет. Я, как хороший мальчик, пошел его возвращать в кассу. Там его, ясное дело, не приняли. Но посоветовали продать у входа. У входа его у меня не купили. Тогда я, как ну просто совсем паинька, еще раз обратился в кассу. Там мне поцокали ногтем по стеклу, где было что-то вроде «билеты не возвращаются».

Ну, нет так нет.

Прихожу в зал, сажусь на свое место в первом ряду, а рядом, на пустое кресло, кладу бейсболку. Сидим мы с ней, никого не трогаем. Свет начинает потихонечку гаснуть. Подходит капельдинерша и ведет какую-то иностранную тетку.

– Место свободно? – спрашивает у меня.