Вид с метромоста - Денис Драгунский

– Занято, – говорю. – Здесь моя кепочка сидит, – и показываю два билета.

– Вы шутите? Кто-то сейчас придет?

– Не шучу. Никто не придет, – говорю. – И вообще не мешайте мне получать эстетическое удовольствие.

– Пустите зрителя! – говорит капельдинерша и толкает иностранку к моему честно оплаченному второму креслу.

– Не пущу, – говорю и руку кладу на сиденье.

– Вы с ума сошли! – шепчет она (свет меж тем уже почти погас). – Нельзя же, чтобы в первом ряду была дырка!

– А билеты не брать назад можно? – говорю. – Ну, в крайнем случае, так и быть, пусть эта дама купит у меня билет. По номиналу. Мне лишнего не надо.

– He is crasy! – говорит капельдинерша бедной иностранке. И вертит пальцем у виска.

– Certainly, I am! – отвечаю.

Они уходят, а из динамика звучит ласковый бархатный голос Юрия Любимова, который призывает зрителей выключить мобильники и не вмазывать жвачку в обивку кресел. Ах, как он умоляюще произносил это слово «вмазывать».

Больше, значит, не услышим мы этого голоса на Таганке.

Жалко.

река времен в своем стремленьи

Умный мальчик пишет умной девочке.

Ах, если бы мы были взрослыми!

Тогда бы у нас были собственные деньги.

И мы покупали бы друг другу подарки. Ненужные и чудесные.

Мы бы завалили друг друга японскими веерами, английскими тросточками, турецкими фесками с кисточками и без, блюдечками с изображением собора Святого Петра в Риме, стеклянными шариками с рыбками или снегом, альбомчиками для конфетных фантиков, юбилейными сахарными пакетиками из отеля «Карлтон», бусами для талий и браслетами для лодыжек, фарфоровыми собачками, бронзовыми кошечками, костяными кольцами для салфеток, подставками для яиц всмятку, замшевыми футлярами для серебряных нейвелклинеров и нейвелклинерами такожде, визитницами, сигаретницами, скрепочницами, штопорами, дестеплеризаторами, подушечками для протирки айфонов, брелками для мобильников, устройствами для вытирания прованского масла с кончиков пальцев, предпоцелуйными ароматизаторами, постпоцелуйными стерилизаторами, шкатулками для завещаний, тубами для калейдоскопов, цепочками для карманных часов, театральными биноклями, антикварными перочистками, коллекционными щипчиками для ногтей мизинцев ног, изданиями Данте in folio на шелковой бумаге, китайскими пресс-папье, осколками древнегреческих сосудов, терракотовыми головками негритянок, кусочками обшивки «Черного принца», зажигалками с музыкой и всяческими иными увражами и кипсеками, сувенирами и меморабилиями.

Мы завалили бы друг дружку этими подарками до шеи, до невозможности шелохнуться.

Только хлопали бы глазами, глядя друг на друга.

Радостные головы, торчащие из сувенирных куч.

Это ли не счастье?

Но мы еще маленькие, у нас нет своих денег, и поэтому я покупаю тебе эскимо, а ты мне пишешь стихотворение на антикварной – то есть обнаруженной в нетронутой тетрадке, случайно завалявшейся на антресолях бабушкиной квартиры, – на антикварной промокашке прекрасного мертвенно-бежевого цвета – ты пишешь мне на промокашке стихотворение, простенькое и нежное, и разрисовываешь его виньетками, шариковой ручкой, ирисами и цикламенами в стиле ар-нуво, а потом отнимаешь его, не дав дочитать и долюбоваться рисунком, и вытираешь этой промокашкой губы, после эскимо.

Молочный и шоколадный поцелуй.

Всё равно счастье. Не меньше, чем воображалось.

Даже больше. Потому что, когда у нас будут свои деньги, настанет время серьезных и нужных покупок.

как перед утренним лучом первоначальных дней звезда

Умный старый мальчик пишет умной немолодой девочке.

«У меня всё есть, и мне всё надоело.

Надоел дом, надоел сад, надоела желтая каменная дорожка к крыльцу, стриженые кусты надоели и дикие заросли шиповника – тоже.

Надоела македонка Мариго с жесткой косицей и в цветном сарафане; надоело, что она не любит термометр и пробует воду в ванне своим смуглым локтем, закатав белый широкий рукав, вышитый пятилепестковыми цветками, точь-в-точь как на ставнях домиков в ее родной Сьятисте; надоел ее муж Костас, шофер и охранник, как он подносит спичку, не успею я достать трубку, как он подливает вино, не успею я поставить стакан на каминную полку.

Надоели собаки, как они толкутся во дворе, задрав белые хвосты. Надоели приятели, которые приходят всё чаще, потому что скоро надо будет травить зайца по первому снегу, а это тоже надоело. Надоели вопли про Доу Джонса и Насдака – кто эти смешные господа, которые то падают, то поднимаются? Делать им нечего, что ли? Купите себе побольше земли в Кении, это недорого, и не слушайте про кризис.

Мариго, скажи Костасу, пусть выводит машину, мы все втроем поедем обедать. Потому что надоело сидеть дома.

Ноябрь. Снега пока нет. Заяц еще не перелинял. Еще позабавимся. Собаки весело обступают меня. Мариго садится вперед, рядом с Костасом. Я забираюсь назад. Трогаемся. Собаки лают вслед.

– Надо будет им привезти вкусненького, – говорит Мариго.

Ах ты моя умница.

– Вы не забыли трубку? – спрашивает Костас. – Если забыли, то вот тут в бардачке есть запасной „Данхилл“.

Спасибо, мой хороший.

Едем по сухой дороге. Гудит вентилятор. Садится солнце.

Всё надоело, всё, всё, всё… Всё, о чем я мечтал тогда, у меня есть, и даже золотой дестеплеризатор со стальными зубчиками.

Неужели ты не приедешь?

Как жалко. Ну, хорошо, хорошо, не буду ныть.

Тогда позволь мне приехать.

Не хочешь со мной разговаривать – не надо. Я просто на тебя посмотрю. Я не подам виду, честное слово. Никто не догадается. Я буду тихо сидеть на бульваре, на условленной скамейке, а ты пройдешь мимо. Или давай наоборот, ты будешь сидеть, а мимо пройду я. Мимо нашей скамейки, где ты ела эскимо а потом отняла у меня промокашку. Ладно?

Тоже нельзя? Почему? Почему зря?

Потому что тебя уже нет?

Ты врешь. Ты всегда была врунья.

И вообще, что это значит нет?»

суббота для человека

Субботним утром Алексей Павлович решил самостоятельно, безо всяких просьб со стороны Ларисы Павловны, сделать легкую уборку.

Равное разделение домашних обязанностей странным образом связывалось в его голове с тем, что у него с женой были одинаковые отчества. Кстати, и его отца, и отца жены, тестя то есть, звали одинаково – Павел Алексеевич. Возникала мысль о необыкновенной крепости такого брака. Поэтому он всегда стремился помогать жене по дому.