Свобода - Джонатан Франзен

На поминальной службе, проходившей в унитарианской церкви в Гастингсе, она вспомнила о похоронах отца Уолтера. Пришедших было очень много — пятьсот человек. Как будто все адвокаты, судьи, бывшие и нынешние прокуроры в Уэстчестере пришли отдать дань уважения Рэю, и те, кто произносил надгробную речь, говорили одно и то же — что он был не только успешным юристом, но также и самым добрым, трудолюбивым и честным. Его профессиональная репутация поразила Патти, а для Джессики, сидевшей рядом с матерью, стала настоящим откровением; Патти безошибочно предвкушала те упреки, которые впоследствии, и не без основания, обрушит на нее дочь за то, что она лишила ее столь необходимого и значимого общения с дедушкой. Эбигейл тоже поднялась на кафедру и заговорила от лица семьи — она пыталась шутить, но шутки показались неуместными и исполненными себялюбия. Впрочем, Эбигейл отчасти искупила свой промах, разрыдавшись от горя.

Лишь когда семья вышла из церкви после службы, Патти увидела простых людей на задних скамьях — больше сотни чернокожих, латиноамериканцев и прочих представителей национальных меньшинств, всех возрастов, в костюмах и платьях, которые, несомненно, были лучшими в их гардеробе. Они сидели с терпеливым достоинством людей, которым приходится присутствовать на похоронах гораздо чаще, чем ей. Все это были бывшие «бесплатные» клиенты Рэя — или их родственники. На поминках один за другим они подходили к Эмерсонам, в том числе к Патти, пожимали руки, заглядывали в глаза и коротко благодарили за то, что Рэй для них сделал. За спасенные жизни, предотвращенную несправедливость, проявленную доброту. Патти не то чтобы была страшно поражена (в конце концов, именно благотворительность обошлась семье так дорого), но тем не менее она удивилась — и постоянно думала об Уолтере. Теперь она сожалела о том, что высмеивала мужа за попытки спасти исчезающие виды; Патти сознавала, что делала это из зависти — к птицам, которые были так милы его сердцу, и к самому Уолтеру, способному их любить. Патти пожалела, что не может поехать к нему немедленно, пока он еще жив, и откровенно признаться: «Я люблю тебя за твою доброту».

Вскоре Патти поняла, что особенно притягательной чертой в Уолтере было равнодушие к деньгам. В детстве ей посчастливилось развить это качество и у себя; и, как порой бывает с везунчиками, Патти получила дополнительное поощрение, выйдя замуж за Уолтера, — она наслаждалась бескорыстием мужа, ни о чем не задумываясь и не испытывая благодарности, пока не умер Рэй и она вновь не погрузилась в кошмар семейных финансовых проблем. Эмерсоны, как неоднократно твердил Уолтер, были воплощением вечного дефицита. Хотя он выражался метафорически, под действием эмоций, иногда Патти убеждалась, что он прав. Но поскольку сама она выросла чужаком в собственной семье и под этим предлогом устранилась из семейной гонки за ресурсы, у нее ушло много времени, чтобы понять, что неизменно манящее, но недостижимое богатство родителей Рэя — искусственно созданный дефицит — лежало в основе всех семейных неурядиц. Патти не удавалось полностью это осознать, пока она не приперла Джойс к стенке вскоре после похорон Рэя и не добилась от матери рассказа о недвижимости в Нью-Джерси и о затруднительном положении, в котором теперь оказалась Джойс.

Ситуация была следующей: Джойс на правах супруги Рэя теперь владела домом, который перешел к ее мужу после смерти Августа, шестью годами раньше. Рэй обычно отшучивался и не обращал никакого внимания на просьбы Эбигейл и Вероники «разобраться» с наследством (то есть продать его и поделить деньги), но теперь, когда он умер, Джойс ежедневно выдерживала атаки младших дочерей — и явно была не в силах справиться с подобным давлением. К сожалению, она не могла «разобраться» с наследством по тем же самым причинам, что и Рэй, — за исключением разве что сентиментальной привязанности. Двое братьев Рэя, узнав, что старый дом выставлен на рынок, могли предъявить моральные права на изрядную долю вырученных денег. Более того, в настоящее время там жил брат Патти, Эдгар, с женой Галиной и тремя маленькими детьми (а вскоре ожидалось пополнение). Дом изрядно пострадал от регулярных попыток собственноручного ремонта, ни одна из которых не продвинулась дальше сноса нескольких перегородок, поскольку у Эдгара не было ни работы, ни сбережений — зато уйма нахлебников. Эдгар и Галина угрожали в случае выселения переехать в Израиль, забрав с собой малышей — единственных внуков Джойс, и жить на подаяния благотворительного фонда, чей откровенный сионизм внушал Джойс чувство крайней неловкости.

Разумеется, это был сущий кошмар. Джойс, словно школьницу, привлекли язвительность Рэя, богатство его семьи и социальный идеализм. Она понятия не имела, во что ввязалась и что в итоге ей придется десятилетиями терпеть отвратительные чудачества, нелепые финансовые авантюры и надменную грубость Августа. Джойс, бедная еврейка из Бруклина, ездила за счет Эмерсонов в Египет, Тибет и Перу, ужинала с Дагом Хаммаршельдом и Адамом Клейтоном Пауэллом.[95]Как многие люди, ставшие политиками, она не отличалась целостностью натуры и была еще расшатанней, чем Патти. Она хотела чувствовать себя особенной и, войдя в семью Эмерсонов, достигла этого; когда у Джойс появились дети, ей также захотелось, чтобы они стали особенными, словно в виде компенсации за то, чего недоставало ее собственной душе. В детстве Патти постоянно слышала: мы — не такие, как другие семьи. У других семей есть страховка, но папа не верит в страховку. В других семьях дети подрабатывают после школы, но мы предпочтем, чтобы ты развивала свои уникальные способности и воплощала мечты. Другие семьи откладывают деньги на черный день, но дедушкино богатство избавляет нас от такой необходимости. Другие люди вынуждены быть реалистами, строить карьеру и копить на старость, но тебя все равно ждет целое состояние, пусть даже дедушка так много жертвует на благотворительность.

В течение многих лет внушая это детям и коверкая их жизнь, Джойс — так она призналась Патти дрожащим голосом — теперь испугалась и ощутила свою вину перед Эбигейл и Вероникой, которые требовали продать старый дом. В прошлом чувство вины проявлялось скрытно — Джойс переводила дочерям нерегулярные, но внушительные суммы, а также воздерживалась от упреков (например, когда Эбигейл поздно вечером поспешила к умирающему в больнице Августу и буквально в последнюю минуту вытребовала у него чек на десять тысяч долларов). Патти услышала об этой выходке от Галины и Эдгара, которые сочли поступок Эбигейл в высшей степени нечестным, но, казалось, больше всего сожалели о том, что сами до такого не додумались. Но теперь Патти, как ни странно, испытывала удовлетворение, видя, что мать открыто мучается угрызениями совести. Вот что лежало в основе семейного либерализма Джойс.

— Не знаю, в чем ошиблись мы с папой, — сказала Джойс, — но мы, несомненно, ошиблись. Трое из четверых наших детей не готовы к… просто ни к чему не готовы. Они не способны себя содержать. Наверное… даже не знаю. Но если Эбигейл еще раз попросит продать дедушкин дом… наверное, я это заслужила… некоторым образом я несу ответственность.