Мао Цзэдун - Александр Панцов

К началу 1943 года Мао обострил обстановку вокруг Вана. Тот сказался больным, чтобы избежать участия в проработочных кампаниях. 15 января 1943 года Димитров получил тревожное сообщение из Яньани по линии военной разведки (послал его, разумеется, Владимиров, по просьбе самого Вана128). В сообщении говорилось, что Ван Мин серьезно болен. «Необходимо его лечение в Чэнду или в СССР, — доносил советский разведчик, — но Мао Цзэдун и Кон Син [Кан Шэн] не хотят выпускать его из Яньани, опасаясь, что он даст неблагоприятную на них информацию»129.

Но что мог предпринять Димитров? Самостоятельной фигурой он не являлся и должен был проводить политику Сталина. Разве мог он по собственной воле пойти на обострение отношений с Мао? Стараясь выиграть время, он посоветовал разведывательному управлению не вмешиваться во внутренние дела китайских коммунистов130.

Ван Мина это не удовлетворило. В конце января 1943 года он через советского врача Орлова и Владимирова направил детальную телеграмму Сталину и Димитрову по поводу «антиленинской», «троцкистской» деятельности Мао Цзэдуна. В Москве ее получили 1 февраля131. А 3 февраля Димитров получил телеграмму и от Мао Цзэдуна, содержавшую резкие обвинения в адрес Ван Мина132. Как видно, Мао стало известно о наветах своего врага, и он поспешил контратаковать. Лучшая оборона — нападение!

Конфликт обострялся. 11 февраля Димитрову неожиданно позвонил заместитель наркома иностранных дел СССР Владимир Георгиевич Деканозов, комиссар госбезопасности и бывший посол СССР в нацистской Германии. Разговор пошел о Ван Мине: Деканозов посоветовал передать Ван Мину, чтобы тот напрямую обратился к советскому послу Александру Семеновичу Панюшкину, который мог бы запросить разрешение на выезд Ван Мина из Китая у Чан Кайши133. Возможно, старый энкавэдист по своим каналам получил соответствующую информацию и, зная о приятельских отношениях Димитрова с Ван Мином, поспешил проявить внимание. А вдруг это была провокация? Слишком уж странный ход. Почему надо было запрашивать разрешение у Чан Кайши, а не у Мао Цзэдуна? Скорее всего, Деканозов его проверял: ставит ли Димитров личные отношения выше интересов международного комдвижения? Пришлось Димитрову пожертвовать старым другом.

Он ничего не стал предпринимать. А через несколько месяцев, 13 декабря 1943-го, отправил Ван Мину пессимистическое послание: «Что же касается вашей партийной работы, постарайтесь это сами урегулировать. Вмешательство отсюда сейчас нецелесообразно»134. Судьба Ван Мина, казалось, была предрешена.

И вдруг произошло чудо. Буквально через несколько дней после пессимистической телеграммы, 22 декабря 1943 года, Димитров послал личное письмо вождю КПК, в котором настоятельно рекомендовал не преследовать Ван Мина. Одновременно он просил не трогать и Чжоу Эньлая: «Я считаю политически неправильной проводимую кампанию против Чжоу Эньлая и Ван Мина… Таких людей, как Чжоу Эньлай и Ван Мин, надо не отсекать от партии, а сохранять и всемерно использовать для дела партии»135. Вне всякого сомнения, Димитров должен был на это получить указание Сталина. Или, по крайней мере, санкцию.

Что случилось за девять дней? Почему Сталин решил сохранить Ван Мина? Возможно, захотел использовать его как некий противовес Мао Цзэдуну в будущем? Или вспомнил о его «заслугах» в борьбе с «троцкизмом»? Кто знает, что двигало кремлевским диктатором в холодные дни конца декабря 1943 года.

Письмо Димитрова от 22 декабря не осталось без внимания. В ответ Мао Цзэдун прислал даже две телеграммы, 2 и 7 января 1944 года. В первой из них, в частности, говорилось: «Наши отношения с Чжоу Эньлаем очень хорошие. У нас совсем нет никакого намерения отсекать его от партии. У Чжоу Эньлая много успехов и достижений». В то же время Мао не был еще готов отступить в вопросе о Ван Мине. «Ван Мин занимался различной антипартийной деятельностью, — возражал он Димитрову. — Все это доведено до сведения всех партийных кадров. Но мы не собираемся делать это всеобщим достоянием партийной массы в целом, еще меньше собираемся мы публиковать это для ознакомления всей беспартийной массы. В результате критики всех грехов Ван Мина в среде высших партийных кадров эти кадры еще сильнее сплотились, объединились… С моей точки зрения, Ван Мин — ненадежный человек. Ван Мин раньше был арестован в Шанхае. Несколько человек показали, что он в тюрьме признал свою принадлежность к компартии. Потом он был освобожден. Говорилось также о его сомнительной связи с Мифом. Ван Мин занимался различной антипартийной деятельностью»136.

Через пять дней, однако, Мао все-таки отступил: он прекрасно понимал, кто на самом деле ведет с ним переписку! «Внутрипартийные вопросы: политика в этой области направлена на объединение, на укрепление единства, — попытался он загладить излишнюю резкость предыдущего послания. — По отношению к Ван Мину будет проводиться точно такая же политика. В результате работы, проведенной во втором полугодии 1943 года, внутрипартийное положение, единство партии в значительной степени улучшилось. Я прошу Вас не волноваться. Все Ваши мысли, все Ваши заботы близки моему сердцу, тем более что мои мысли и мои заботы в основном те же»137.

Получив телеграмму от 7 января, которую, кстати, Мао демонстративно послал не по своим каналам, а через Владимирова, Димитров наконец-то мог успокоиться. Мао оставался лояльным Москве. «Особенно меня обрадовала Ваша вторая телеграмма, — написал Димитров ему 25 февраля. — Я не сомневался, что Вы отнесетесь к моим дружеским замечаниям с должным серьезным вниманием и примете соответствующие меры, продиктованные интересами партии и нашего общего дела. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы проинформировали меня о том, к каким практическим результатам привели принятые Вами меры. С братским приветом. Крепко жму Вашу руку»138.

За несколько дней до этого, 19 января, Димитров отправил телеграмму и Ван Мину — по поводу его отношений с Мао, проинформировав затравленного приятеля об успешных переговорах с его врагом139. Нельзя сказать, что Ван Мин был полностью удовлетворен. Однако он понял, что большего от Сталина и Димитрова ему ждать нельзя. Вождем партии Москва его не желала видеть, но и отдавать на растерзание Мао не собиралась. Надо было смириться. 7 марта Димитров получил ответ от старого друга:

«Дорогой Г. М. [Димитров]! В течение декабря — января мне передали две Ваши телеграммы. Благодарю Вас за заботу о КПК и обо мне. Мое отношение к Мао Цзэдуну остается таким же, как и было раньше, ибо я всей душой поддерживаю его как вождя партии, независимо от личных разногласий между нами в прошлом по отдельным вопросам политики антияпонского национального единого фронта и серьезнейшей кампании, которая в течение последнего года проводилась против меня по вопросам внутрипартийной жизни. [Один] товарищ мне сказал, что он систематически информирует Вас по всем этим вопросам. Я не знаю, что в этой области Вас интересует и какие вопросы неясны. Пожалуйста, дайте указания, и я отвечу. В течение последнего года в партии проводилась кампания по пересмотру всей ее истории на основе идей и деятельности Мао Цзэдуна. Он является главным представителем китайского большевизма и китаизированного марксизма-ленинизма. Понимая, что Вы можете усилить авторитет партии, что особенно важно в условиях, когда отсутствует Коминтерн, в условиях, когда акцент делается на КПК как национальную пролетарскую партию, я полностью поддерживаю эту кампанию. Я уже устно и письменно заявил Мао Цзэдуну и КПК, что борьба с лилисаневщиной, выдвижение новой политики антияпонского национального единого фронта — заслуга Мао Цзэдуна, а не моя, как я ранее считал. Я также заявил, что я дезавуирую все политические разногласия. Сердечно благодарю Вас и дорогую Розу за долголетнюю заботу и воспитание моей дочери»140.