Джойс - Алан Кубатиев

Рассказывая об этом всем оставшимся друзьям и знакомым, устно и в переписке, Джойс черпал утешение в своем мистическом провидении, предсказавшем возвышение Финляндии; а тут подоспел и итальянский перевод «Анны Ливии Плюрабель», подписанный Этторе Сеттани, но по большей части сделанный Нино Франком и им самим. Однако в целом его имя не звучало на фоне военных известий и разгоравшегося мирового пожара. Джойс всерьез боялся, что книгу никто не прочтет, и более того, что вряд ли ему следует писать что-то еще. Ничем особенным Джойс в деревне не занимался: поздно вставал, бродил почти на ощупь по незнакомым улочкам, выставив трость, в длинном черном пальто и черных очках. Местные жители принимали его за инвалида и не могли поверить, узнав, что это прославленный писатель. Собаки видели в нем только нежелательного чужака и без конца облаивали, но трость всегда была наготове, а карманы Джойс набивал камнями («Мой боезапас», — говорил он) и очень метко швырял их «на звук». Он почти перестал говорить с Норой, и практически единожды она сумела добиться от него связной речи — когда упросила миссис Элиот, другую беженку, чья дочка училась в школе Марии Жола, зайти к ним на ужин: «Я его больше не вынесу. Вы ему нравитесь. Может, он разговорится, и я смогу прийти в себя…» Миссис Элиот пришла и сумела вовлечь Джойса в разговор об опере, он понемногу ожил и проговорил с ними допоздна.

С Марией Жола он иногда обсуждал вопросы образования и обучения и даже спорил с ней о католических школах настолько жестко, что она несколько раз напоминала ему — она католичка и детей воспитывает в католичестве. Джойс отмахивался: какой во Франции католицизм! А в Ирландии это скорее черная магия… Они не говорили только о войне и все-таки однажды сорвались. Джойс, по ее воспоминаниям, едва ли не первым произнес слова «un dróle de guerre» — странная война, определяя то, что произошло с Францией. По большей части он молча читал «Разговоры с Гёте» Эккермана, а по воскресеньям из школы приходил Стивен Джойс, усаживался возле кровати деда, закутанного в халат и курящего папиросу за папиросой, а тот рассказывал ему про Улисса, пока не наступало время обеда. Мальчик помнил, где они останавливались на прошлой неделе.

Начались пасхальные каникулы, и Мария пригласила Джойсов на освободившееся место. Джойс по обыкновению молчал, но Марии по каким-то едва уловимым признакам показалось, что он думает о новой книге. Из Парижа не было слышно ничего утешительного. Хелен была плоха, Джорджо не давал о себе знать. Но зато приехал Беккет, и Джойс даже собрался с ним на Пасху в Мулен, а потом по дороге в свой полк заехал Жорж Пелорсон. Поздний ужин утомил всех, но когда гости и хозяева улеглись, Джойс и Пелорсон остались поговорить. Они легко переходили от темы к теме — Гракхи, герои поэмы Пелорсона, пасхальная литургия, рискованные шуточки о доминиканцах, слышанные Джойсом от наставников-иезуитов. Пелорсон осторожно поинтересовался, чем занят Джойс.

— Переписываю «Поминки по Финнегану», — ответил мэтр.

— Как? Зачем?

— Расставляю запятые.

Поняв, что над ним подшутили, Пелорсон спросил:

— Нет ли в планах новой книги?

— Нет, — сказал Джойс. — Или да. Но думаю, что напишу что-нибудь очень простое и короткое.

С началом занятий Джойсы решили перебраться в Виши, где хотя бы еще топили в гостиницах. Разрыв с Полем Леоном очень сильно ударил по его деловым связям, Джойс практически не знал, что происходит с его финансами и издательскими делами, Джорджо неделями ничего о себе не сообщал, и родители изводились двойной тревогой. Никого, кто мог хоть как-то их успокоить, рядом больше не было — только Мария, разрывавшаяся между ними и школой. Оставалась и Лючия; еще летом Джойс узнал о лечебнице в Мулене и отправился побеседовать с директором, внимательным и сочувственным врачом. Хлопоты по переводу оборвали перемены в ходе войны. Немцы 9 апреля оккупировали Данию и Норвегию, к 4 июня Бельгию и Нидерланды, а 22 июня Франция подписала капитуляцию. Британский экспедиционный корпус, отрезанный танками Гудериана, был с огромным трудом эвакуирован через Ла-Манш. Начальник Генерального штаба вермахта фельдмаршал фон Рунштедт отдал приказ не преследовать англичан, побросавших все тяжелое вооружение. К 25 июня военные действия прекратились.

Мария Жола пыталась увезти Джойса и Нору обратно в Сен-Жеран, где было чуть безопаснее, но Джойс отказался уезжать, даже еще выругал ее за то, что она забыла заказать ему через Эжена в США новый роман Конрада Эйкена. Тема романа «Пришествие дня Осириса Джонса» показалась ему настолько близкой, что он мог предположить появление сходно мыслящих авторов — прошел почти год со дня выхода «Поминок…», и ему, как пишет Эллман, «казалось куда более важным прочесть книгу, чем ехать». Но через два дня уже был закрыт Лионский вокзал, чему Джойс поначалу даже не поверил, ведь Беккет только что приехал из Парижа, и снова принялся выяснять у Марии, заказала ли она ему книгу Эйкена. У Беккета не осталось ни гроша, он не мог оплатить чек ирландского банка, и Джойс дал ему письмо к Валери Ларбо, которое озаглавил строчкой из модной уличной песенки «В субботу вечером после работы». Ларбо оплатил Беккету чек, но Джойсу помочь было труднее.

Париж немцы взяли 14 июня, отель «Божоле» в Виши был реквизирован под резиденцию французского правительства, и утром 16 июня, «Блумова дня», Джойс прибыл в Ла-Шапель, где с родственниками жила Люси Леон. Родня ее только что бежала из Божанси, и буквально в последнюю минуту из Парижа успел уехать Джорджо. Хелен еще 2 мая увез в Штаты брат, Роберт Кастор. Появление сына слегка успокоило родителей, хотя двойная опасность — мобилизация французами или арест немцами — никуда не исчезла. Джойс написал Марии письмо с просьбой выдать Джорджо за преподавателя итальянского, пения или чего угодно, а письмо сжечь. Дата под ним стояла примечательная — «18 июня 1940 года». Внося ноту мрачного юмора, Джойс приписал и место: «Ватерлоо».

В тот же день на телеге, запряженной ослом, приехал запыленный и измученный Поль Леон, сохранивший, однако, способность к самоиронии: «Подобно Христу, въезжаю в Иерусалим на осляти…» Неприязнь Джойса не устояла, и они провели вместе несколько часов. Леон, как опытный беглец, описывал возможные пути спасения, а тот сухо посмеивался. Они примирились настолько, насколько Джойс вообще был способен к этому.

Через неделю немцы заняли Сен-Жеран. Линия демаркации, за которой формально еще правило вишистское правительство, была пятью милями севернее. Джорджо несколько дней просидел взаперти, а потом объявил, что больше не может и выходит на улицу. Хотя отец советовал ему не напрашиваться на неприятности, Джорджо вышел. Ему повезло: задерживать его никто не стал, а то, что он пренебрег регистрацией в мэрии, сделало Джойса-младшего человеком-невидимкой — французские власти имели повод никого не искать. Родители некоторое время жили в квартире женщины, лежавшей в больнице. Потом переехали в комнатушку «Отель дю коммерс», куда Мария на время перенесла свою школу. Леоны одно время тоже поселились там, когда учеников стали разбирать по домам. Мария заботилась и об учениках, и о друзьях, навещала больную подругу, и Джойс вызвался подменить ее. Правда, больной в его присутствии стало хуже, и как он ни старался помочь ей, она скончалась практически у него на руках.