След грифона - Сергей Максимов

– Не надо об этом, – сдерживая себя от слез, тихо произнесла Ася. – Я люблю тебя.

Он смотрел на нее, и в голове его вертелась простонародная фраза, не раз им слышанная из уст солдат: «Дуры – бабы!» Ася также нечто похожее думала о себе. И не скрывала этого.

– Все есть как есть. И ничего с этим не поделаешь. Меня просто поражает цельность твоей личности. Сережа, не суди меня строго. Не все такие, как ты.

– Прекрати. Я без юношеских придыханий могу сказать, как поставить себе диагноз, только одно: я тебя люблю. А еще и то, что с недавнего времени я человек, близость к которым будет приносить другим людям одни только несчастья. Ума не приложу, что делать с тетушками. Они тоже наотрез отказались эвакуироваться. И у меня к тебе, в связи с этим, просьба. Если объявится твой моряк, то обещай мне, что используешь связь с ним, чтобы как-то уберечь тетушек. Мы взрослые люди. И, вероятно, далеко не глупые. Потому и разговор наш столь рационален для влюбленных. Нам хватает ума, чтобы понимать наши отношения во всей их сложности.

Он нежно поцеловал ее сухие губы. Вызвав головокружение, желание близости с ним плавной волной двинулось вместе с его руками к груди и животу. Руки ее сначала нежно, а спустя секунды страстно обняли и привлекли его к себе. Всем своим существом она двинулась навстречу его ласкам, всецело и телом, и душой отдаваясь ему. Она закрыла глаза, и теперь его голос, как это не раз бывало, своим приятным низким тембром медленно, но верно разжигал желание. А он, точно сдерживая себя и оттягивая приход желанной развязки, ласкал ее. И вполголоса произносил строки своих стихов, не предназначенных ни для каких других ушей:

У нас любовь с тобой – одно прощание...

Одно тягучее, одно бескрайнее.

Одно немыслимое покаяние

с грехами впрок, с моей виной заранее.

Она всецело была в его мужской, сладостной для нее, власти. И эти стихи... Так уже не раз бывало у них. Его стихи во время близости чуть ли не сводили ее с ума, доводя каждый оргазм до неизъяснимых высот блаженства на грани счастья и сумасшествия.

Сегодня тихо что-то надломилось вдруг.

Нет, не желание тепла покинуло,

а просто голову поднял из милых рук

и ночь на душу звездный час надвинула.

Она осознавала с безотчетным страхом и ужасом, что, кроме него, у нее ни с каким другим мужчиной уже не будет так. Невозможно будет собрать воедино эту его нежность, нарочитую сдержанность в движениях, эту силу и власть над ней, этот голос и эти стихи:

И волхвование на мне запуталось,

разорвалось лучисто-звездной вечностью.

И счастье дымкой Высших сил окуталось,

и Страх Господень совладал с беспечностью

Невольные слезы Аси не были слезами счастья. Но не были они и слезами горя. Просто слезы были, и слезы текли и капали. И опять его голос:

Старославянские шепчу речения.

Как задохнусь: «Да лобжет мя лобзание»...

Целуй меня! И пусть царит прощение

над нашим горестно-благим прощанием.

И она целовала его лицо. Губы, щеки, глаза, лоб. И опять губы. И еще долго он ласкал ее. Теперь больше ладонями, а не пальцами, точно успокаивая. И к ней в теплую, мягкую темноту блаженства еще раз пришли уже знакомые ей слова и его полушепот:

У нас любовь с тобой – одно прощание...

Одно тягучее, одно бескрайнее.

Одно немыслимое покаяние

с грехами впрок, с моей виной заранее.

Он действительно словно убежал от нее. Темнело. Пожалел, что не взял извозчика. Впрочем, их теперь было так мало, что проще и быстрее было дойти пешком. Лошади, как и люди, воевали. Мороз был просто жуткий. Пройдя половину не столь длинного пути от Второвского пассажа до Новособорной площади, которая с 1917 года стала называться площадью Революции, он успел не на шутку окоченеть. Бросил взгляд на огромный, в человеческий рост градусник, прикрепленный к стене центральной аптеки. Минус тридцать пять градусов по Цельсию. Как всегда в это время, морозный воздух Томска был перемешан с дымом многочисленных печных труб. Дым от березовых поленьев совсем не поднимался вверх, а сейчас, перемешанный с морозным туманом, висел над Почтамтской улицей. Рядом с аптекой на противоположной стороне улицы всеми окнами светилось трехэтажное, красного кирпича здание Общественного собрания. Сергею Георгиевичу живо вспомнился рождественский бал для молодежи 1907 года. И тот вечер, когда он – кадет Мирк-Суровцев – впервые увидел Асю. Вон там он тогда стоял в ожидании Анатоля. А потом к нему подошел еще молодой Адрианов, а также книгоиздатель Макушин и сам Потанин. Тогда он тоже сильно замерз. И в тот же вечер заболел. «Не дай Бог заболеть сейчас», – подумал он и перекрестился.

Он не заболел. Болезнь настигла друга. Анатоль, насколько мог, сопротивлялся, но понимал, что недуг его побеждает. «Господи, как не вовремя», – думал Анатолий Николаевич Пепеляев. Еще неделю назад на станции Тайга он почувствовал легкое недомогание. Он буквально разрывался между Тайгой и Томском. И если неделю назад он был убежден, что красных удастся остановить на рубежах Тайги и Томска, то теперь такой уверенности у него не было. Сил его армии явно не хватало для отражения вражеского наступления на двух направлениях. К тому же было невозможно определить, какое направление красные считают главным. Со стороны Новониколаевска по старому Московскому тракту? Или же вдоль железной дороги со стороны Тайги? План «красного Бонапарта» осуществлялся. С захватом Новониколаевска части Красной армии старым Сибирским трактом двинулись на Томск. Бронепоезда красных выдавливали с Транссиба дальше на восток все как чешские, так и белогвардейские эшелоны. Они, эти бронепоезда, были на подходе к Тайге.

Михаил Александрович Тухачевский в своем штабном вагоне обыгрывал скрипку, когда ему доложили об обстановке под Томском и Тайгой.

– Сейчас спешить не надо, – то ли об инструменте, то ли об успешно развивающемся наступлении говорил будущий маршал. – Нужно добиваться законченности в любой работе. Не нужны нам уличные бои. И в Мариинск рваться не надо. Не надо лишать противника иллюзий. Пусть по старому тракту благополучно отступают из Томска на Мариинск. Пока благополучно. Томск будет нашим без лишних забот. После взятия Тайги для острастки силами бронепоездов, может быть, и следует обстрелять окраины города. И довольно.

Так своеобразно, со скрипкой в руках, он сдавал командование 5-й армией вступающему в должность Роберту Эйхе.

– И настоятельно вам рекомендую, Роберт Индрикович, – продолжал Тухачевский, – не распыляйте силы армии на гарнизоны взятых городов. Задача нашей армии – двигаться вперед!

Приказом РВС республики командарм М. А. Тухачевский отзывался с Восточного фронта. Добивать армии Колчака будут другие. Уже через месяц Р. И. Эйхе сменит новый временно исполняющий обязанности командующего 5-й армией Н. И. Устичев. А бывшему гвардейскому поручику предстояло громить теперь части генерала Деникина на юге России. Командарм-5 уже брал в руки заготовку очередной скрипки. Хотелось к исходу следующей военной операции успеть сделать еще одну, но времени явно не хватало. К тому же и лакировать скрипки лучше в летнее время. Между тем в штабном вагоне красного командарма, покидавшего Сибирь, звучал готовый инструмент. Сибирская скрипка мастера. Голос инструмента был, пожалуй, чуть резковат, как это бывает со всеми новыми музыкальными инструментами, но строй скрипка держала. Инструмент раз за разом разыгрывался, обретая свой, только ему присущий тембр.