Идиот - Федор Достоевский

С другой стороны и князь, хотя и совершенно был прав, уверяяЛебедева, что ничего не может сообщить ему и что с ним ровно ничего неслучилось особенного, тоже, может быть, ошибался. Действительно, со всемипроизошло как бы нечто очень странное: ничего не случилось, и как будто в то жевремя и очень много случилось. Последнее-то и угадала Варвара Ардалионовнасвоим верным женским инстинктом.

Как вышло, однако же, что у Епанчиных все вдруг разомзадались одною и согласною мыслию о том, что с Аглаей произошло нечтокапитальное, и что решается судьба ее, — это очень трудно изложить в порядке.Но только что блеснула эта мысль, разом у всех, как тотчас же все разом и сталина том, что давно уже всё разглядели и все это ясно предвидели; что всё яснобыло еще с “бедного рыцаря”, даже и раньше, только тогда еще не хотели верить втакую нелепость. Так утверждали сестры; конечно, и Лизавета Прокофьевна раньшевсех всё предвидела и узнала, и давно уже у ней “болело сердце”, но — давно ли,нет ли, — теперь мысль о князе вдруг стала ей слишком не по нутру, собственнопотому, что сбивала ее с толку. Тут предстоял вопрос, который надо былонемедленно разрешить; но не только разрешить его нельзя было, а даже ивопроса-то бедная Лизавета Прокофьевна не могла поставить пред собой в полнойясности, как ни билась. Дело было трудное: хорош или не хорош князь? Хорошо всёэто или не хорошо? Если не хорошо (что несомненно), то чем же именно не хорошо?А если, может быть, и хорошо (что тоже возможно), то чем же опять хорошо?” Самотец семейства, Иван Федорович, был, разумеется, прежде всего удивлен, но потомвдруг сделал признание, что ведь “ей богу, и ему что-то в этом же роде всё этовремя мерещилось, нет, нет и вдруг как будто и померещится!” Он тотчас же умолкпод грозным взглядом своей супруги, но умолк он утром, а вечером, наедине ссупругой, и принужденный опять говорить, вдруг и как бы с особенною бодростьювыразил несколько неожиданных мыслей: “Ведь в сущности что ж?…” (Умолчание.)“Конечно, всё это очень странно, если только правда, и что он не спорит, но…”(Опять умолчание.) “А с другой стороны, если глядеть на вещи прямо, то князь,ведь, ей богу, чудеснейший парень, и… и, и — ну, наконец, имя же, родовое нашеимя, всё это будет иметь вид, так сказать, поддержки родового имени,находящегося в унижении, в глазах света, то-есть, смотря с этой тонки зрения,то-есть, потому… конечно, свет; свет есть свет; но всё же и князь не безсостояния, хотя бы только даже и некоторого. У него есть… и… и… и…”(Продолжительное умолчание и решительная осечка.) Выслушав супруга, ЛизаветаПрокофьевна вышла из всяких границ.

По ее мнению, всё происшедшее было “непростительным и дажепреступным вздором, фантастическая картина глупая и нелепая!” Прежде всего ужто, что “этот князишка — больной идиот, второе — дурак, ни света не знает, ниместа в свете не имеет: кому его покажешь, куда приткнешь? демократ какой-тонепозволительный, даже и чинишка-то нет, и… и… и… что скажет Белоконская? Да итакого ли, такого ли мужа воображали и прочили мы Аглае?” Последний аргумент,был, разумеется, самый главный. Сердце матери дрожало от этого помышления,кровью обливалось и слезами, хотя в то же время что-то и шевелилось внутриэтого сердца, вдруг говорившее ей: “а чем бы князь не такой какого вам надо?”Ну, вот эти-то возражения собственного сердца и были всего хлопотливее дляЛизаветы Прокофьевны.

Сестрам Аглаи почему-то понравилась мысль о князе; дажеказалась не очень и странною; одним словом, они вдруг могли очутиться дажесовсем на его стороне. Но обе они решились молчать. Раз навсегда замечено былов семействе, что чем упорнее и настойчивее возрастали иногда, в каком-нибудьобщем и спорном семейном пункте, возражения и отпоры Лизаветы Прокофьевны, темболее это могло служить для всех признаком, что она, может быть, уж исоглашается с этим пунктом. Но Александре Ивановне нельзя было, впрочем, совершенноумолкнуть. Давно уже признав ее за свою советницу, мамаша поминутно призывалаее теперь и требовала ее мнений, а главное — воспоминаний, то-есть: “как же этовсё случилось? Почему этого никто не видал? Почему тогда не говорили? Чтоозначал тогда этот скверный “бедный рыцарь”? Почему она одна, ЛизаветаПрокофьевна, осуждена обо всех заботиться, всё замечать и предугадывать, а всепрочие — одних ворон считать?” и пр., и пр. Александра Ивановна сначала былаосторожна и заметила только, что ей кажется довольно верною идея папаши о том,что в глазах света может показаться очень удовлетворительным выбор князяМышкина в мужья для одной из Епанчиных. Мало-по-малу, разгорячившись, онаприбавила даже, что князь вовсе не “дурачек” и никогда таким не был, а насчетзначения, — то ведь еще бог знает, в чем будет полагаться, через несколько лет,значение порядочного человека у нас в России: в прежних ли обязательных успехахпо службе, или в чем другом? На всё это мамаша немедленно отчеканила, чтоАлександра “вольнодумка, и что всё это их проклятый женский вопрос”. Затем чрезполчаса отправилась в город, а оттуда на Каменный остров, чтобы застатьБелоконскую, как нарочно в то время случившуюся в Петербурге, но скоро,впрочем, отъезжавшую. Белоконская была крестною матерью Аглаи.

“Старуха” Белоконская выслушала все лихорадочные и отчаянныепризнания Лизаветы Прокофьевны и нисколько не тронулась слезами сбитой с толкуматери семейства, даже посмотрела на нее насмешливо. Это была страшнаядеспотка; в дружбе, даже в самой старинной, не могла терпеть равенства, а наЛизавету Прокофьевну смотрела решительно как на свою protegée,[41] как итридцать пять лет назад, и никак не могла примириться с резкостью исамостоятельностью ее характера. Она заметила, между прочим, что, “кажется, онитам все, то своей всегдашней привычке, слишком забежали вперед и из мухисочинили слона; что сколько она ни вслушивалась, не убедилась, чтоб у нихдействительно произошло что-нибудь серьезное; что не лучше ли подождать покачто-нибудь еще выйдет; что князь, по ее мнению, порядочный молодой человек,хотя больной, странный и слишком уж незначительный. Хуже всего, что онлюбовницу открыто содержит”. Лизавета Прокофьевна очень хорошо поняла, чтоБелоконская немного сердита за неуспех Евгения Павловича, еюотрекомендованного. Воротилась она к себе в Павловск еще в большем раздражении,чем когда поехала, и тотчас же всем досталось, главное за то, что “с умасошли”, что ни у кого решительно так не ведутся дела, только у них одних; “чегозаторопились? Что вышло? Сколько я ни всматриваюсь, никак не могу заключить,что действительно что-нибудь вышло! Подождите пока еще выйдет! Мало ли чтоИвану Федоровичу могло померещиться, не из мухи же делать слона?” и пр. и пр.

Выходило, стало быть, что надобно успокоиться, смотретьхладнокровно и ждать. Но увы, спокойствие не продержалось и десяти минут.Первый удар хладнокровию был нанесен известиями о том, что произошло во времяотсутствия мамаши на Каменный остров. (Поездка Лизаветы Прокофьевны происходилана другое же утро после того, как князь, накануне, приходил в первом часу,вместо десятого.) Сестры на нетерпеливые расспросы мамаши отвечали оченьподробно, и во-первых, что “ровно ничего, кажется, без нее не случилось”, чтокнязь приходил, что Аглая долго к нему не выходила, с полчаса, потом вышла, икак вышла, тотчас же предложила князю играть в шахматы; что в шахматы князь иступить не умеет, и Аглая его тотчас же победила; стала очень весела и ужасностыдила князя за его неуменье, ужасно смеялась над ним, так что на князя жалкостало смотреть. Потом предложила играть в карты, в дураки. Но тут вышло совсемнаоборот: князь оказался в дураки такой силы, как… как профессор; игралмастерски; уж Аглая и плутовала, и карты подменяла, и в глазах у него же взяткиворовала, а всё-таки он каждый раз оставлял ее в дурах; раз пять сряду. Аглаявзбесилась ужасно, даже совсем забылась; наговорила князю таких колкостей идерзостей, что он уже перестал и смеяться, и совсем побледнел, когда онасказала ему наконец, что “нога ее не будет в этой комнате, пока он тут будетсидеть, и что даже бессовестно с его стороны к ним ходить, да еще по ночам, впервом часу, после всего, что случилось. Затем хлопнула дверью и вышла. Князьушел как с похорон, несмотря на все их утешения. Вдруг, четверть часа спустякак ушел князь, Аглая сбежала сверху на террасу и с такою поспешностью, чтодаже глаз не вытерла, а глаза у ней были заплаканы; сбежала же потому, чтопришел Коля и принес ежа. Все они стали смотреть ежа; да вопросы их Коляобъяснил, что еж не его, а что он идет теперь вместе с товарищем, другимгимназистом, Костей Лебедевым, который остался на улице и стыдится войти,потому что несет топор; что и ежа, и топор они купили сейчас у встречногомужика. Ежа мужик продавал и взял за него пятьдесят копеек, а топор они ужесами уговорили его продать, потому что кстати, да и очень уж хороший топор. Тутвдруг Аглая начала ужасно приставать к Коле, чтоб он ей сейчас же продал ежа,из себя выходила, даже “милым” назвала Колю. Коля долго не соглашался, нонаконец не выдержал и позвал Костю Лебедева, который действительно вошел стопором и очень сконфузился. Но тут вдруг оказалось, что еж вовсе не их, апринадлежит какому-то третьему мальчику, Петрову, который дал им обоим денег,чтобы купили ему у какого-то четвертого мальчика историю Шлоссера, которую тот,нуждаясь в деньгах, выгодно продавал; что они пошли покупать Историю Шлоссера,но не утерпели и купили ежа, так что, стало быть, и еж, и топор принадлежаттому третьему мальчику, которому они их теперь и несут, вместо ИсторииШлоссера. Но Аглая так приставала, что, наконец, решились и продали ей ежа. Кактолько Аглая получила ежа, тотчас же уложила его с помощию Коли в плетенуюкорзинку, накрыла салфеткой и стала просить Колю, чтобы он сейчас же, и никудане заходя, отнес ежа к князю, от ее имени, с просьбой принять в “знакглубочайшего ее уважения”. Коля с радостию согласился и дал слово, чтодоставит, но стал немедленно приставать: “Что означает еж и подобный подарок?”Аглая отвечала ему, что не его дело. Он отвечал, что, убежден, тут заключаетсяаллегория. Аглая рассердилась и отрезала ему, что он мальчишка и больше ничего.Коля тотчас же возразил ей, что если б он не уважал в ней женщину, и сверх тогосвои убеждения, то немедленно доказал бы ей, что умеет ответить на подобноеоскорбление. Кончилось, впрочем, тем, что Коля всё-таки с восторгом пошелотносить ежа, а за ним бежал и Костя Лебедев; Аглая не вытерпела и, видя, чтоКоля слишком махает корзинкой, закричала ему вслед с террасы: “Пожалуста, Коля,не выроните, голубчик!” точно с ним и не бранилась сейчас; Коля остановился итоже, точно и не бранился, закричал с величайшею готовностью: “Нет, не выроню,Аглая Ивановна. Будьте совершенно покойны!” и побежал опять сломя голову. Аглаяпосле того расхохоталась ужасно и побежала к себе чрезвычайна довольная, и весьдень потом была очень веселая.